вторник, 27 мая 2008 г.
на заре
Вы слышите ..? ) .. он говорит – мы счастливы сейчас. Мы молоды. Мы все можем. А там .. впереди, дальше длинная, прекрасная жизнь. Жизнь, которую мы уже живем и будем жить дальше. Жизнь, в которой нам грустно или весело, бесшабашно или задумчиво, энергично – на бегу, или устало, лежа на траве и глядя в звезды – в этой жизни нам хорошо. Помните об этом. Слушайте голоса, которые зовут вас вперед. Дышите, смотрите в небо. Живите свою жизнь и я не постесняюсь – будьте счастливы. Сейчас и всегда. Хорошей жизни вам, люди .. )
вторник, 20 мая 2008 г.
Все-таки бывают дни, которые начинаются не очень. Но час за часом, раскручиваясь в сторону вечера они сначала превращаются в неплохие, потом в хорошие и вот настроение уже просто отличное. Погода проникает внутрь, ветер приносит приятные, слегка опьяняющие запахи весны в соку. Кто-то называет это летом. Но нееет ) они не знают, что на самом деле это и есть весна. Точнее один из ее соблазнительных образов. Когда на теплом, пронизывающем тебя радостью ветру, она сидит в своем легком белом платье на краю уступа, выдающегося в море. Ее ноги разуты и красивые ступни скрывает трава. По идее ей сейчас так по-особенному щекотно, как бывает только когда прячешь ноги в свежей траве. Она ласково улыбается тебе из-под широкой белой шляпы, полями которой балуется ветер.
Я иду на обед. Воздух сочен и уже прогрет. Деревья и неухоженная, но такая живая от этого трава преломляется через антибликовые стекла очков, и оттого улыбаются тем самым ярко-зеленым цветом, который я люблю. Повсюду видны забавные автомобильчики детских колясок и целая гамма эмоций на лицах их мамаш – от умиленного созерцания, до умиротворения принесенного погодой и спящим ребенком. В ушах играет что-то приятное на тему разнообразия жизни, свободы и вообще .. ) Я вскакиваю в подъезд и двери лифта сами открываются. Внутри никого. Захожу. Нажимаю кнопку, улыбаюсь комичности ситуации. Поел. Вкусно.. ). С высоты 16 этажа наблюдаю, как медленно, словно уствшие муравьи бредут с большой паузой освобожденные временно школьники младших классов. Сверху они действительно напоминают муравьев. Ветер несет мимо такие мелкие сухие кружочки с деревьев ( уж извините, не биолог )) ) а они задают его фактуру и можно наблюдать ветер как реку. Очень забавно. Деревья раскачиваются, меняя оттенки зеленого. Весна. Хорошоо .. )
Я иду на обед. Воздух сочен и уже прогрет. Деревья и неухоженная, но такая живая от этого трава преломляется через антибликовые стекла очков, и оттого улыбаются тем самым ярко-зеленым цветом, который я люблю. Повсюду видны забавные автомобильчики детских колясок и целая гамма эмоций на лицах их мамаш – от умиленного созерцания, до умиротворения принесенного погодой и спящим ребенком. В ушах играет что-то приятное на тему разнообразия жизни, свободы и вообще .. ) Я вскакиваю в подъезд и двери лифта сами открываются. Внутри никого. Захожу. Нажимаю кнопку, улыбаюсь комичности ситуации. Поел. Вкусно.. ). С высоты 16 этажа наблюдаю, как медленно, словно уствшие муравьи бредут с большой паузой освобожденные временно школьники младших классов. Сверху они действительно напоминают муравьев. Ветер несет мимо такие мелкие сухие кружочки с деревьев ( уж извините, не биолог )) ) а они задают его фактуру и можно наблюдать ветер как реку. Очень забавно. Деревья раскачиваются, меняя оттенки зеленого. Весна. Хорошоо .. )
понедельник, 19 мая 2008 г.
Совершенство
Над головой уходил вверх медленно раскачивающийся зеленоватый колодец, в конце которого кто-то неумело нарисовал на светлом фоне белый с отливами шар. Шар причудливо менял форму и манил. Кой сделал сильное движение руками. Плыл к шару и воображал себя каким-то усталым морским животным. Вынырнув из воды, он резко мотнул головой, сбрасывая с лица остатки реки, и сделал глубокий хватающий вдох. Мир сразу же обрушился на него красками и обилием звуков. Они ворвались в него как всегда резко и все скопом, принося легкую боль воспаленному сознанию. По сравнению с прохладной и темной рекой, наполненной гулким урчанием и слабыми оттенками, здесь Мира для него было слишком много. И он причинял боль. Временное успокоение в воде Кой обнаружил недавно, но зачем-то так странно придуманные легкие вынуждали его возвращаться сюда за воздухом. Да и тело начинало уставать. Оно не дало бы Кою утонуть, но требовало отдыха. Широкими бросками он поплыл в сторону берега. Выбеленный солнцем песок, вычерчивал четкую линию, за которой начиналась суша. Линия была видна даже в мутноватой прибрежной воде – она как бы давала Кою возможность остановиться и собраться с духом перед тем как выбраться из воды. Но он уже привык к постоянному щемящему давлению в висках. Поэтому только разметал воду у берега порывистыми и протяжными движениями усталого тела и, выйдя, почти блаженно повалился на песок. Лежа на спине, он заглядывал в глаза синему до рези небу. Прямо над ним – там, на невероятной высоте, в небе был небрежный набросок огромного белого облака. Он был только начат, мягкие более тщательно прорисованные края слишком резко выделялись на голубом фоне. Облаку здесь было не место. И оно, видимо, знало об этом. Оно быстро текуче меняло форму и уплывало дальше – за край видимой Кою картинки. Ласково поглядывая ему вслед, на горизонте собирались другие – более массивные облака. Вскоре они превратились в тучи. Их было много, они слипались в тяжелый широкий фронт. Он явно собирался явиться сюда, чтобы трепать камыш и эти хилые деревцам, которые уже начали жалобно постанывать под крепчающим ветром. Кой разглядывал глубокие серые переливы – от светлых тонов к совсем темным. Значит нужно добраться до дома. Иначе Эти набросятся на него под открытым небом. Вдыхая реку, он полежал еще немного, потом поднялся и, слегка раскачиваясь, тяжело пошел по узенькой тропинке, боязливо нырявшей в поле. Далеко в небе, вздыхая и слегка вздрагивая от сверкавших внутри молний, грозовой фронт двинулся ему вслед.
Звук его шагов отражался от грязных разрисованных стен. Он пробежал еще один пролет. На стенах, выдерживая порядок, убывали цифры. Вот на него коротко взглянула единица и Олег, распахнув дверь подъезда, выскочил во влажный воздух двора под тяжелыми серыми тучами. Широко шагая, он пресек двор. Почти бегом. Он опаздывал. А сегодня опаздывать было нельзя, никак нельзя. Он свернул за угол и пошел вдоль дома. Навстречу двигалась улица, но картинка как бы обтекала – он слишком торопился. Сверху накрапывал мелкий дождь. Так, слегка моросил, как бы давая понять – он тут надолго и торопится ему незачем. Этот нагловатый дождь раздражал больше всего. Олег понимал, что ему ехать много километров и там небо будет совсем другим. А значит, этот мелкий моросящий нахал не имеет никакого отношения к тому, какая там будет погода. И все же он волновался. А потому был раздражен. Сегодня все должно сложиться. Сегодня 30ое – значит завтра уже будет поздно. Все нужно сделать сегодня. А значит ему нужно ясное небо – ОЧЕНЬ нужно. Свернув за угол еще раз, Олег подошел к остановке маршруток. До поезда оставалось ровно полчаса, но ему еще нудно было дождаться Гену. С неприятным волнением в животе он смотрел на то, как водитель, докурив, выбрасывает окурок, как садиться в машину и захлопывает дверь. Ему хотелось уехать сразу, прямо сейчас. Но нужно было дождаться. Маршрутка вздрогнула заведенным мотором, Олег перевел взгляд на окно в салоне машины. И встретился глазами с девушкой. Приятное, но незнакомое лицо. Она внимательно смотрела на него своими большими глазами. Из-за стекла и расстояния он не смог определить их цвет – то ли синий, то ли зеленый. В этот момент маршрутка тронулась и начала отъезжать. Олег даже сделал небольшой шаг вперед, желая все-таки разобраться – что же это за цвет. Но маршрутка прибавила ходу, и девушка пропала из виду. Еще немного постояв, глядя вслед уезжающей машине, он даже отвлекся от того, о чем думал все утро. Да что там утро – все последние месяцы. Потом раздраженно одернул себя – “Да что ему дались эти глаза!”. Он обернулся и тут как раз подошел Гена. Лицо у того было заспанное и было видно, что он не слишком счастлив от того, что пришлось подниматься спозаранку в такую погоду. Гена угрюмо протянул ему продолговатый сверток.
- На вот, свой подарочек. И приспичило же в такую рань!
- Спасибо Генка, не злись – действительно очень нужно. Ладно, мне бежать надо, спасибо еще раз.
- Давай уж – вали. Не хватало еще, чтобы после моего подвига ты умудрился на поезд опоздать.
Олег коротко улыбнулся и кивнул. Гена махнул рукой и пошел в сторону от остановки, на ходу доставая из пачки сигарету.
Олег вскочил в подъехавшую маршрутку и уселся в самом дальнем углу – все равно ему выходить в тупике. Он взглянул на часы – 20 минут. Ничего, все нормально будет, Нормально, поезд немного задержат, как всегда – успею. Было тревожно. Реальность, как иногда бывает, будто сложилась в складку – не важно, сколько обычно едет маршрутка, неважно, сколько ему нужно чтобы добежать до вагона – просто он не может сегодня опоздать – так НЕ ДОЛЖНО случиться. Просто не может. Не могут работа, мысли и сны многих месяцев пойти прахом из-за несработавшего будильника. Мимо в окне проплывали мокрые, темно серые улицы. А Олег готовился. Сейчас ему нужно было успокоиться. Сейчас он ничего не может. Он просто должен собраться и ждать. Чтобы, как только маршрутка довезет его до вокзала – вскочить, и бежать что есть силы. Машина довезла. Он вскочил и побежал. На уличном табло уже горела желтым строка его поезда. Крупное здание вокзала надвигалось, сильно раскачиваясь в такт бегу.
Да, здание вокзала было большим. Он часто надолго задерживал на нем свой взгляд, когда курил по утрам. Жан стоял на балконе, курил и пил кофе. Он делал так каждое утро. Перед ним расстилался город. Небо было светлым, приятного голубого оттенка. По нему узорчатым пледом были расстелены мягкие облака цвета ванильного мороженного. Было 10. Город уже проснулся и жил обычной жизнью субботнего утра. Но вид не улучшал настроения. Жан любил этот город – он помнил, как наслаждался новой жизнью, когда только переехал. Но в последнее время, так же, как и многое другое, город казался ему каким-то поверхностным, ненастоящим. Во всем не было смысла. Не заложена была какая-нибудь философия, принципы – это просто была жизнь. Люди просто дышали, ели, спали, зарабатывали деньги, тратили деньги – но за этим не стояло какой-то окончательной цели. И он был таким же. Это угнетало больше всего – Жану не хватало чего-то. Чего-то, ради чего нужно было продолжать все. Не просто цель - какой-то смысл. Докурив, он выбросил окурок вниз и вышел с балкона. На небольшом столике осталась стоять чашка. Легкий ароматный дымок из нее поднимался к ванильным облакам, собравшимся, наверное, из таких вот чашек, забытых на балконах и подоконниках.
Она поднялась на последний пролет и толкнула дверь. Та легко поддалась. Отлично – значит упрямец с последнего этажа перестал заколачивать дверь на ее крышу. Ну да – и что с того, что дом и подъезд не ее, а крыша – ее. Она весело усмехнулась своей игривой дерзости. Вышла и как всегда заулыбалась солнцу. Отсюда оно смотрелось совсем не так, как с улицы. Она подошла ближе к краю и глубоко вздохнула, втягивая прохладный утренний воздух. Она любила сюда приходить. Здесь ей было хорошо. Здесь легко думалось. Она бывала тут и грустной, когда походив немного разглядывая струящуюся по улицам жизнь, усаживалась. И долго сидела так, понемногу выпуская из себя печаль и думала, что с этим небом и этим солнцем – она все же не совсем одна.
Бывала она тут и веселой, как сегодня, когда настроение подпрыгивало и колотилось внутри, заставляя задорно улыбаться небу нового дня. Тогда она вскакивала на бортик крыши и, ненадежно балансируя, пробегала по этой грани между твердой крышей и метрами зыбкого воздуха. Он скользил вниз – к недружелюбному асфальту и сновавшим автомобилям. В такие моменты бесшабашность и даже глупость ее действий только подстегивали чувство той легкой и свежей свободы, которую она испытывала только в 2 местах – здесь, на высоте, и у моря – вечно прекрасного неспокойного моря.
Бывали еще дни, когда она приходила на крышу совсем-совсем спокойная. Тогда она подолгу стояла или сидела на углу здания. А перед ней в лучах заходящего солнца устало дышал оранжево золотистый город. Или просто лежала на спине и смотрела в изменчивое, но все же такое спокойное небо. Именно в такие моменты особенно сильно давило ощущение одиночества. Одиночества среди людей и города. Она не любила этот город. Точнее не совсем так – они ладили. Просто ладили. Она ведь была кошкой. Во всех смыслах этого слова. Всегда оставалась одна – даже когда ее ласкали соблазненные мужчины, когда она улыбалась подругам и коллегам – все равно оставалась наедине с собой. А город напоминал ей большую уставшую собаку с грустными влажными глазами. Ее забавляло это придуманное сравнение. Ну а какая же дружба может быть между взрослой самостоятельной кошкой и таким вот псом. Поэтому они просто ладили. Она жила в нем, а он не задирал ее больше других.
Вдруг ! она споткнулась, и неудачно покачнулась в сторону близкой пропасти. Та, плотоядно улыбнувшись, сразу распахнула навстречу пасть полную безликих окон. Сильно подавшись назад, она испуганно оттолкнулась ногами, чтобы больно упасть на твердое и шершавое покрытие крыши. Ее трясло. Было страшно. Нет, не от банального страха смерти. Она не боялась смерти как таковой. Не боялась и боли падения, нет. Просто неожиданно, холодный металлический привкус близкой смерти расставил все по местам. Она поняла, что если она сейчас сломанная падением будет лежать на асфальте, то ничего, кроме коротких и сухих записей в отделах кадров мелких фирм, не подтвердит, что она вообще существовала. Ничего. Она лежала на спине, а боль в ушибленном при падении локте медленно растекалась по руке. Дыхание сбилось. Она закрыла глаза, чтобы не заплакать. И поняла, что хочет к морю. Так и лежала – с крепко закрытыми влажными глазами и слышала шелест волн. Мягкий набегавший шелест.
Шелест. Он окутывал. Был вокруг. Кой шел через волны пшеничных колосьев. Они раскачивались, и, казалось, колышется сам горизонт. Все вокруг было в движении. Ветер протяжно выл и крутил в воздухе мелкие листья и какой-то пух. Кой свернул с петлявшей дороги и начал прорываться сквозь колосья в сторону небольшого двухэтажного домика по ту сторону поля. Он почти бежал. Движения были резкими и слегка дерганными. В широко распахнутых глазах в такт сбитому дыханию плясали чертики зарождавшегося страха. Он чувствовал Их. Слишком близко. Он понимал, что не успевает. Рядом с ним на землю упала крупная капля. Затем другая, третья. Пошел дождь. Кой бежал настолько быстро, насколько позволяли ему цепляющиеся колосья. Дождь все усиливался. Кой промок до нитки. Но ему было плевать на воду, падавшую с неба. Он чувствовал Их совсем рядом. Всюду вокруг слышался нарастающий шелест. Воздух жужжал и мелко вибрировал. Картинка плясала, охваченная тем же безумием, что толкало его вперед. С неба хлестала вода. Все вокруг было звуками. Внутри все смешалось. Боль, невыносимая головная боль и сжимающий внутренности страх. Хотелось кричать. Чтобы наброситься и рвать его на части Им не хватало лишь шага. Хрипя, Кой добежал до раскинувшего ветви старого дерева. Намокшая от ливня кора казалась черной. Терзаемые ветром ветки истошно скрипели. Кой закрыл глаза, чтобы хоть так спрятаться от наседавшего страха и тут же споткнулся о корень дерева. Упал в намокшую грязь. Попытался вскочить, снова упал. И снова. Он должен бежать, ДОЛЖЕН. Иначе сейчас Они настигнут его. Ноги не слушались. Беспомощность подстегивала все новые и новые волны страха. И Кой поддался. Он упал на спину, схватился руками за голову и закричал. Закричал, разрывая легкие, словно пытаясь выдавить через крик терзающую его боль. Яркая, чудовищная вспышка осветила нависшие тучи, и молния ударила в дерево. Оно вспыхнуло словно облитое бензином. И Кой вспыхнул вместе с ним. Всюду вокруг был невыносимый жар. Он горел. И продолжал кричать. Разрывая пространство как тонкую ткань, взорвался гром. Он упал сверху, накрывая все вокруг. Крутясь, Они урчали и выли, продолжая терзать его тело. А воздух жужжал и вибрировал. Вибрация проникала вовнутрь, в самую глубь. Она отдавалась в голове болью и ужасом, которые растекались по всему телу. Женские крики, хлопанье ставень, удары молотка, рычание, надтреснутых хохот, звон бьющихся стекол, сотен бьющихся стекол, и мерное жужжание. Глаза давно перестали видеть. Казалось, это продолжается вечность …
Постепенно звуки стали затихать. Они становились все тише и тише, пока не остался слышен только шелест избиваемых дождем колосьев. Жар отступал и через медленно уходящую боль Кой почувствовал как об него разбиваются падающие сверху капли. Он лежал на земле и ртом хватал воздух. Приступ уходил. Над ним раскачивались ветви без малейших признаков огня. Он лежал под льющейся водой и заново учился дышать. А в глазах все еще был страх. Он боялся, что его демоны снова вернуться. Знал и боялся.
Он понял, что боится. Вдруг что-то пойдет не так. На поезд он успел. Теперь, сидя возле окна и глядя на пробегающую мимо ленту красок, он понял, что боится. Ему было тревожно. Отгоняя от себя беспокойство стандартными обещаниями, что все будет хорошо, он встал и отправился курить в тамбур. Уже почти дойдя до двери вагона, он увидел через большие стеклянные окна в – соседнем вагоне, повернувшись в пол оборота к нему, стояла девушка, которую он видел с утра в маршрутке. Он присмотрелся. Да, без сомнений – это обладательница странных глаз, ну тех, которые то ли синие, то ли зеленые. Несколько мгновений, он стоял, сомневаясь, стоит ли к ней подойти. Наконец решился и даже выдумал повод для знакомства. Уже взялся за ручку двери, когда его окликнула сидящая рядом старушка и задала какой-то вопрос. Он машинально ответил время, и обернувшись, понял, что, видимо, ответил невпопад. Старушка спрашивала его о станции, которую они только что проехали. Улыбнувшись своей рассеянности, он ответил на вопрос. Обернулся снова к двери и, как в дешевых боевиках, обнаружил, что девушки уже нет. Он быстро проскочил тамбур и оказался в соседнем вагоне. Там ее тоже не было видно. Олег уже было собрался идти дальше – искать ее, когда к нему опять вернулось утреннее раздражение. Да что он так привязался к этой девчонке!!. Вполне естественно, что она едет на том же поезде – она ведь садилась на ту же маршрутку примерно в одно время. Ну да – совпадение, ну и что – такие вещи происходят каждый день. Сейчас нужно думать вообще о другом. Все еще ругая себя, он вернулся на место и взглянул на часы. Через 10 минут ему сходить. Взял свой пакет, проверил, на месте ли Генкин сверток. Поезд шел без опоздания и через 10 минут Олег стоял на коротком отрезке асфальтированного перрона – отпечаток ноги человечества посреди цветущих полевых трав. Волнение усиливалось. До места оставалось буквально полчаса. Последние месяцы Олег бывал здесь не раз и не два. Но этот, последний раз звучал и выглядел как-то особенно. Волнение придавало звукам и запахам новые трепетные оттенки. Поглубже вдохнув уставшими городскими легкими чистый, сладковатый запах луга, Олег легко спрыгнул с перрона в траву и зашагал по едва видной тропинке. Все должно получиться снова напомнил он себе. Шел уверенно и быстро.
Она быстро переступала через 2 и 3 ступеньки. Она не любила опаздывать, а сейчас вот не укладывалась. Нет, ее не волновало, что подумает или скажет клиент. Просто она не любила опозданий. Но сегодня для того, чтобы успокоиться и перестать плакать, ей понадобилось больше времени, чем она думала. Это ее неприятно удивило. К тому же, из-за этой неожиданной задержки, она не успевала заехать домой переодеться. Хотя это и волновало ее еще меньше, чем опоздание, но она все же любила быть эффектной. А все из-за этой крыши. Нет, крышу она не перестала любить. Она была умной девочкой и прекрасно понимала, что все проблемы идут изнутри – а крыша тут не причем. Сидя там, она постепенно перестала плакать. Еще немного посидела, глядя в лицо ветру. Сначала меланхолично, потом все более уверенно и даже немного зло. Снова взяла себя в руки, надела положенную маску снисходительного безразличия с толикой холодной красоты. Ту самую, на которую так легко велись мужчины. Их манило такое безразличие. Ну как же так – не могут же они у такой красивой женщины не вызывать совсем никаких эмоций. Приязнь или раздражение – неважно, но хоть что-нибудь. Вот и увлекались ею как маленькие дети – начиная с желания как-то доказать, показать, что они таки заслуживают этих эмоций. Ну а позже, как говорится, втягивались в процесс. Схема была очень простой и работала столько, сколько она помнила себя взрослой. С тех пор, как отгорели влюбленности. С тех пор, как мечтам и фантазиям жизнь жестко объяснила всю их необоснованность и безнадежность. С тех пор, как мужчины предали достаточно раз, чтобы наконец стало понятно, что это закономерность, а не случайности. Теперь она легко управляла ситуацией. Все было так, как она хотела. Ну а любовь … она быстро отогнала мысли, которые уже приходили к ней на крыше. Все, хватит на сегодня. Сейчас не до любви. У нее и так все хорошо. Она успешна. Она тут главная. Все.
Поднялась на нужный этаж и нажала на кнопку звонка. Мелодичный звон отозвался внутри квартиры.
Жан сидел перед окном во всю стену и рассматривал бегущие по небу облака. В них всегда было что-то манящее. В его круге не принято было уделять внимание облакам – слишком уж они воздушные и легковесные. Но наблюдать за ними он всегда любил. Он посмотрел на часы. Девушка должна была прийти с минуты на минуту. Он уже все подготовил к ее приходу – свет, музыку. Ему было любопытно, кокой она будет. Он всегда испытывал легкое, почти детское любопытство, когда девушка приходила к нему впервые. Раздался звонок в дверь. Жан неторопливо отставил бокал с подогретым вином и пошел открывать. Открыл дверь, сделал шаг назад, пропуская ее в квартиру. Она проскользнула мимо, а он закрыл за ней дверь. Обернулся, чтобы рассмотреть ее как следует. Она была одета простовато. Словно студентка, собравшаяся на утреннюю пробежку. Впрочем – она не была взмыленной, дыхание было спокойным. Просто вот такая одежда. Кроссовки, серые капри, серый же топик, светлые волосы, стянутые в хвост. И лицо. А вот лицо заставило его задержать взгляд. Оно было не просто красивым. Очень красивое лицо. Правильные черты, красивый, даже элегантный нос. Слегка волнующий изгиб бровей. Губы не призывно открытые, не сердито сжатые – обычные губы, но было в них что-то влекущее. Хотелось к ним прикоснуться. Ну и конечно глаза. Большие, выразительные глаза. Наверное, виновато было не очень яркое освещение прихожей. Рассеянный свет не давал ему определить цвет глаз – то синий, то ли зеленый. Девушка, со сдержанным скучающим любопытством разглядывала квартиру и самого Жана. В ней не чувствовалось ни смущения, ни неловкости. Так привлекшие его глаза смотрели прохладно, даже безразлично. В целом она была словно незнакомый холодный кофе с легкой, почти неразличимой внутренней нотой. Когда глотая прохладную жидкость, ты чувствуешь основную гамму, но этот легкий оттенок только дразнит, слегка касается, чтобы снова ускользнуть. И ты снова делаешь глоток за глотком, чтобы, наконец, поймать, уловить этот вкус. Потом делаешь новый заказ и продолжаешь пробовать. Но он все равно остается слегка отстраненным, прохладным – прекрасным, но недоступным.
Жан соблюдал нужные правила приличия, дал разуться, пригласил комнату. Проходя за ней в зал, он ощутил вдруг легкий трепет – сейчас он увидит ее обнаженной. Это было странно для него. Он видел множество раздетых женщин, но именно эта вызвала такой трепет. Она подошла к подготовленному месту и начала раздеваться спокойными уверенными движениями профессионала. Скрывая свой более чем живой интерес, Жан предложил налить ей вина, на что та вежливо, но все так же прохладно улыбнулась и напомнила, что у нее почасовая оплата. Он отшутился, что может позволить себе угостить девушку вином. И сам себе удивился – раньше он никогда не кокетничал с приходившими к нему девушками. Он стоял за стойкой кухонного стола, наливал вино и смотрел, как она раздевается. Сердце колотилось от волнения. И он, взрослый, уверенный в себе мужик в собственном доме – никак не мог себя успокоить. Согретое ярким освещением, вино плескалось в бокале, играясь с маленькими кусочками гвоздики, как океан играет с угодившими в шторм кораблями. Она была уже раздета и сидела, ожидая его. Спокойно и уверенно она наблюдала за тем, как он несет ей вино. Казалось, нагота ее совершенно не смущает. Жан подошел совсем близко. Настолько что смог уловить едва слышимый запах ее тела. Так близко, что смог, наконец, рассмотреть взволновавшие его глаза. Они все-таки были синими. Глубоко синего цвета августовского неба. Такое небо бывает, когда тепло и все время падают звезды. Подавая бокал, он увидел, что руки немного дрожат. Да что же это происходит. Он злился на себя. Она слегка улыбалась. Было заметно, что она все прекрасно понимает. Как будто видит его насквозь со всем его волнением. И при этом не выказывает по этому поводу совершенно никаких эмоций. Так вроде ей все безразлично.
Это злило его еще сильнее. Почувствовал себя глупо. Он усадил девушку как нужно и широкими решительными шагами подошел к рабочему месту. Снял накрывающую пленку. В оставленной со вчера заготовке уже отчетливо угадывался женский силуэт. Теперь нужно было сделать его живым. Жан приступил к работе. Материал был мягким и он работал руками. Он надеялся, что привычная прохлада под пальцами поможет успокоиться, войти в рабочее настроение. Но волнение, казалось, только возрастает. Каждый раз, отрываясь от будущей статуи, он невольно задерживался на ее изгибах. На том, как она сидит, как дышит. Как в ней колышется жизнь. Казалось, она просто создана для жизни. В какой-то момент он вдруг остановился и сказал сам себе: “Господи, да она ведь совершенна. Она не красива, не привлекательна, нет – она просто совершенна”. Он опустил руки и уже откровенно рассматривал девушку. Она ответила легким наклоном головы и слегка изогнутой в удивлении бровью. Синие глаза окунали одновременно в трепет и неловкость. В них сквозила насмешка. Понимая, что работать дальше не сможет, он извинился и сказал, что продолжать они не будут. Она молча кивнула и стала одеваться. Он наблюдал. Жан не решался заговорить с ней, пока она была раздета. Он отлично понимал, как это будет выглядеть. Когда же она легко одела топик поверх тонкого красивого белья, он, наконец, смог выдавить что-то на тему более близкого знакомства. Слова звучали нелепо и скомкано. Все было понятно и так – он лежал у нее на ладони, но глупое устройство человеческой жизни требовало, чтобы он как-то выразил словами то, что испытывает. Она ответила вежливым отказом и направилась к двери. Отпускать ее было страшно. Он понимал, что хочет окунуться в эти августовские глаза еще раз. И хочет, чтобы они были наполнены теплом. Теплом, адресованным ему, ну или хотя бы связанным с ним. Нужно будет баловать – будет баловать. Деньги у него есть – он и так не знает, куда их девать. Опускать ее в конце концов просто нельзя.
Он шел за ней. Что-то лопотал. Уже в прихожей, она обернулась. Остановила его холодным твердым взглядом. До боли безразличным тоном напомнила, чтобы он не забыл перевести деньги на счет агентства. Сама открыла дверь, вежливо попрощалась и вышла. Хлопнула дверь. Или, возможно, это застрелилось его чувство собственного достоинства вместе со здравым смыслом. Ему было плевать. Хотелось выпить. Сидя перед огромным окном, на котором одна за другой появлялись засечки мелкого дождя, Жан смотрел в себя. Срывался дождь. Постепенно, Жан приходил в себя. Первым очнулось удивление – ведь он не влюблялся, кажется, уже много лет. Затем появилось раздражение. Да что это такое – он взрослый состоявшийся человек. Что он ведет себя как мальчишка ?! Но мысли не успели развиться. Их накрыло нахлынувшими эмоциями. Они, как большая волна, обрушились и подмыли весь здравый подход к жизни, все сомнения в том, раздражение. Ему просто стало тоскливо. Жан вдруг понял, как соскучился за настоящими, искренними чувствами. И как-то легко пришло понимание, что дело не в этой красивой и холодной женщине. Нет, она действительно была прекрасна. Более того, скорее всего она была самая прекрасная их тех, что ему довелось видеть. Ведь эта женщина – совершенство. Просто он спокойно и отчетливо понял, что она ему не нужна, он не хочет снова встретить ее и шаг за шагом разбивать свои мечты и впечатления о реальные привычки, слова и поступки. Она – всего лишь образ. Тот образ, которого ему так давно не хватало. И это наполнение не имеет никакого отношения к человеку, который сейчас спускается по его подъезду. Но главное в этой встрече было другой – он наконец то обрел то, что искал.
Грусть постепенно перерождалась в вязкое, знакомое чувство вдохновения. Нет, еще не обрел, пока он только увидел то, что так долго искал. То, ради чего будет теперь жить. Внутри, в голове уже зарождались мысли, чувства, идеи. Он хотел передать камню то, что почувствовал сегодня вечером. Он понимал, что сразу это не выйдет. Почти чувствовал ту усталость и тягучесть ночей, что проведет в попытках. Создавая, отвергая, создавая вновь. Он будет учиться, он будет работать. У него есть руки. У него есть прохладный материал. Он жив. И впереди у него жизнь еще целая жизнь. Он выпустит чувство в камень. Даст ему свободу и вечность. И, кажется, только что за стеклами больших мокрых от дождя окон загорелась маленькая искорка, которая приведет его к счастью. Он нашел то, ради чего будет жить. Не цель – смысл.
Она бежала вниз по ступенькам. Была раздражена. Почти в бешенстве. Выскочила на улицу и бесцельно зашагала вдоль улицы. Как же они все достали. Как же ей надоели эти похотливые козлы. Ну как можно влюбиться без единого слова. «Мне все сказали ее глаза» - сплюнула она чью-то цитату. Это сначала они так поражены, возбуждены, способны на подвиги, взволнованы как в 14. А после того, как ты хоть чуточку, хоть немного приоткрываешь душу сразу залазят туда в грязных сапогах и натоптав, усаживаются, как дома. И начинают вести себя, словно ты только того и ждешь, чтобы тобой крутили как дурой и тайком трахались с кем-нибудь у тебя за спиной. Этот нелепый толстячок с грустными глазами не сделал чего-то ужасного. Просто он был так по-особенному взволнован, что всколыхнул целый пласт воспоминаний. Воспоминаний и боли о таких же вот грустных преданных глазах, которые потом убивали веру в жизнь и в себя. Она уже не раз обещала себе никогда больше не стать жертвой. Ни-ког-да. И пока что обещание держала. А потому была несчастна. Впрочем, виноват еще и город. Это он сначала затаится, а потом набрасывается со своей тоской и одиночеством. Пустым, гулким одиночеством. Было плохо. Она хотела к морю. Уже второй раз за день. Ей нужно к морю. Она подняла руку и села в подъехавшее такси. Сейчас хотелось только одного – никаких слов, никаких разговоров – только шум волн и ветра.
Ветер шумел листами железа на крыше. Был уже поздний вечер и Олег продолжал работать. Генкина приборная панель подошла как влитая. Где он ее выкопал – оставалось загадкой, но ящик пива человек заработал определенно. В закрытом и теплом ангаре было уютно. Свет был желтоватый и если бы не общее беспокойство, можно было бы чувствовать себя как дома. Но беспокойство никуда не делось. Оно немного притупилось, пока Олег работал, пока лежал на спине и сидел между расставленными в стороны шасси укреплял рулевые тросы на пузе своего друга. Он относился к нему почти как к человеку. Потратив чуть больше чем 4 с половиной месяца на то, чтобы почти заново собрать его, он знал почти каждую деталь, мог с закрытыми глазами рисовать схемы и по-настоящему дружил с ним. Он задумался обо всем этом времени, что провел здесь и дома, выискивая в сети схемы, рекомендации, споря и спрашивая на форумах. До сих пор он не мог побороть легкое недоверие и уважение к тем людям, которые умудрились построить такую машину столько лет назад, без всяких современных технологий и инструментов – чуть ли не голыми руками. Но время более всего безжалостно относится как раз к вещам материальным, а потому теперь ему понадобилось огромное количество времени и упорства, чтобы восстановить почти разрушенный самолет. С улыбкой Олег вспомнил, в каком шоке и детском восторге он находился, когда его привели сюда в первый раз. Кажется 2 – да 2 зарплаты и еще одолженная сотня. Это были его первые шаги к небу – он выкупил ангар и машину. Ну, собственно, вся эта купля-продажа была весьма условной. Территория была закрытой и принадлежала военным, но когда это останавливало русского человека. Поэтому некий пронырливый сельский житель продал Олегу ключи от ангара и сказал, что все будет ОК, ведь военные тут не появлялись уже лет 20. И Олег решился. Ну вот не появлялись, не появлялись, и появились. Завтра с утра машина должна взлететь – так или иначе. Потому что к полудню этого ангара больше не будет существовать. А самолет или сможет улететь или будет конфискован. Значит в оставшиеся 10 часов Олег должен закончить. Или все, что он делал пойдет псу под хвост. В который раз прокручивая в голове неприятную кашицу из этих думаных-передуманых мыслей, Олег курил и, прислонившись к стене ангара, разглядывал своего друга. Посмотрел на часы. Ну где он шляется?! Договаривались же к 9 часам. Должен был явится .. эм … Папай … нет, Олег не сошел с ума – просто он уже месяц не мог разобраться с электрической схемой, которая запускала двигатель. Все остальное было сделано и, кажется, работало. Но с этой проклятой схемой все никак не складывалось. И вот на инженерном формуе некий Папай заинтересовался и вызвался помочь. Олег понимал, что рискует и этот самый мултяшный морячек может оказаться кем угодно от бандюка до гбшника. Но выхода не было. Сам он точно не справится.
Раздался гулкий металлический стук по двери ангара. Ага – мультяк пожаловал. Олег бросил окурок на пол ангара, затушил его и пошел к двери. На ходу он думал, что скажет, открыв дверь. Открыл. Ничего не сказал. На него смотрели большие зеленые глаза. Да, они все-таки оказались зелеными.
Кой сидел на обочине дороги. Дождь умыл его и он совсем не выглядел человеком, который весь извалялся в грязи. Безумие отступило, но все чувства были еще перемешаны и всклокочены, как шерсть на намокшей собаке. Тучи понемногу расходились в стороны, обещая солнце. Кой сидел тут уже какое-то время. Сидел, пока не перестало трясти. И еще немного. Приступы повторялись почти регулярно. И последнее время были очень, очень сильными. Где-то с неделю назад их сила и интенсивность перестали увеличиваться – видимо организм Коя достиг своего предела. Он поднялся и пошел по дороге в сторону дома, до которого так и не добежал. Он шел, а вокруг колыхалось пшеничное море. Теперь, когда буря ушла, оно было дружелюбным, почти ласковым. Мимо, разбрызгивая грязь из под колес, проехал мальчик на велосипеде. Кой шел и долго смотрел ему вслед. Где-то в сознании туманным, нечетким образом колыхалось его, Коя, детство. Он то ли помнил, то ли чувствовал, как когда-то где-то тоже вот так вот ехал на велосипеде. Интересы тогда были такими простыми и четкими. Кажется, тогда было хорошо. Впрочем, в последнее время, Кой все время видел какие-нибудь образы, и уже не мог с точностью отличать их от действительности. Осознание этого давило, чуть ли не сильнее всего, хотя самым сильным конечно был страх. Страх перед беспомощностью и болью. Кой дошел до перекрестка, когда тучи, наконец, разомкнули объятия и пропустили солнце к промокшей земле. Он видел, как навстречу ему, отодвигая линию тени, быстро движется солнце. Оно ласково целовало пшеницу и та, словно улыбаясь в ответ, начинала светиться ярким янтарем. Капли воды, блестели на листьях и зернышках. Лужи потеряли свой мрачный зеркальный эффект и теперь весело переливались, подражая видневшейся вдалеке реке. Кой остановился и наблюдал, как лучи все ближе бегут к нему. Вот они уже совсем близко. Еще миг – и его накрывает и окутывает ласковое нежное тепло весеннего солнца. Жмурясь и расслабляя избитое тело, Кой какое-то время стоит совсем без движения. Только дышит. Все более и более размеренно. Ему хорошо. Страх постепенно сворачивается и отступает куда-то в глубину. Тепло и комфорт даже дают какое-то подобие уверенности. Он открывает глаза. В конце концов – у него еще пока есть те крошечные кусочки жизни, которые ему дарит местная природа. Она всегда приводила его в восторг, но особенно сейчас, когда чувства обострены донельзя. Почти с волнением он оборачивается назад, туда, куда ушла стена солнечного света. Дыхание перехватывает. Кажется, будто мир наполнился соком. Золото поля, зеленая, невозможно зеленая трава, дальше – лес. Высокие, мощные деревья. Темные, массивные снизу и все более прозрачные к кронам, будто нанесенные быстрыми мазками влажной кисти. Ветер щекочет траву и с ленцой раскачивает деревья. Мягко обдает лицо своим теплым свежим дыханием. Легкие наполняются жизнью. А там, выше, на небе прикрепленные рядом влажные легкие облака – нежные перины из воздуха и чьих-то мечтаний. Кажется, что ветер, играясь, окунул их яркие светящиеся края в свежую краску полей и быстренько поставил на место. А прямо над ним – голубое, глубокое, бесконечное небо. Рассекая его полотно, летит самолет – две пары крыльев – одни над другими, желтое днище, красивые черно-белые изгибы на крыльях – он кажется каплей желтой краски падающей вопреки гравитации с запада на восток. И длинные, витиеватые дымные следы за крыльями – серый и зеленый. Они как будто вьются следом, подталкивают самолет, весело играют с ним. Кой стоял, с поднятым к небу лицом. Хотелось плакать или смеяться. Мир вокруг жил, картинка все время сменялась и каждый кадр этого прекрасного, идеального кино казался самым ярким, вот, вот оно, прекраснее не может быть – вот пик эмоций, впечатлений, чувств – вот самые яркие краски. А кадры продолжали сменяться, заставляя глубоко дышать человека, упавшего на колени посреди дороги. Человека, что с улыбкой, которая идет откуда-то глубоко изнутри, пытается хватать эти кадры. Пытаться ловить их за хвост, за оттенки рожденных эмоций. Он пытался запомнить, запомнить все эти безупречные – прекрасные образы. Но казалось, что память не успевает. Что кадры уходят стремительно и навсегда. Кой почувствовал, будто стоит внутри огромного, немыслимого по своим масштабам потока. Он вдруг смог ПОЧУВСТВОВАТЬ, как стремительно течет время. Захотелось что-то сделать. Нужно было как-то зафиксировать, остановить то, что он видел. И тут он вспомнил о своем мольберте – заброшенном на чердак и уже давно нетронутом мольберте. Он ведь художник. Мысли скакали одна на другую. Ну, т.е он ведь умеет рисовать. Кой посмотрел на свои руки, словно с недоверием. А потом вскочил и побежал. Побежал, забыв о израненном теле, о страхе, о боли, о переживаниях – сейчас важны были лишь эти бегущие мимо кадры. На бегу, он пытался открыть глаза как можно шире – он хотел увидеть и почувствовать больше. Сильнее. Он ворвался в свой немного запущенный домик. Взбежал по лестнице. Она жалобно скрипела голосом старой, уставшей древесины. С силой распахнул люк на чердак. Врассыпную бросились стайки пылинок, наполняя солнечнее лучи из окна фактурой, давая им форму. Кой грубо разбрасывал старые холсты, недописанные картинки, коробки с красками. Вот он. Вот мольберт. Схватил. Бегом вниз – нужно быстро. Нужно успеть. Уже внизу, у двери Кой замечает брошенную прямо на пол одежду – его одежду. Есть что-то невероятно символичное в том, как человек на грани безумия, в состоянии эмоционального шока натягивает на себя штаны. Картинка буквально наполнено искусственностью. Одел. Сунул руку в карман. Нащупал что-то тяжелое. Криво усмехнулся. Ну да – куда ж без этого. Все правильно, так и должно быть. Снова схватил мольберт и бросился в поле, купаясь в волнении и переживаниях.
Утро. 6 часов. Волнение. Радость и волнение. Они успели. Она оказалась отличным специалистом. Хотя и с несколько мужскими повадками. Забавно, что у нее ник в сети – Папай. Не такая конечно жизнерадостно, как мульт. персонаж, но то, что она может построить целую команду матросов у Олега сомнений не вызывало. Красивая. Но не это цепляет. Энергичная. Твердая. Уверенная. Работать вместе было комфортно. Ну а дальше – будет видно. Сейчас не это главное. Сейчас главное – что самолет стоит на площадке. И самолет должен взлететь. Солнце уже встало. Было ясно и небо радовало своим ярко-голубым. Олег волновался. Он очень хотел чтобы все получилось. Он хотел этого неба очень давно. Теперь казалось, что всю жизнь. Словно марафонщик он помнил весь путь , который преодолел, чтобы сейчас смотреть на самолет, который должен взлететь во чтобы то ни стало. Реальность снова пошла складками. Он вышел к самолету. Какой же он все-таки красивый снова улыбнулся Олег. Желтое, обтекаемое днище. 2 широких двойных крыла. Почти стертая надпись возле нагло выставленного напоказ двигателя - Albatros C.IX. На старой, раздробленной приборной панели была гравировка M.v.Richthofen. Олег не знал, кто это. И эта острая, энергичная стрела на хвосте. Одно над кабиной, другое у самого днища – тоже желтые. И эти черно-белые изгибы на фюзеляже и крыльях. Олег восстановил родные цвета – всё, кроме немецкого креста. И теперь самолет словно светился красками. Он весь как будто говорил, что хочет в небо.
- А, да, смотри, что я еще захватила с собой.
Олег обернулся. Она протянула ему два баллона.
- Что это ?
Она объяснила. Олег заулыбался. Дымный след на крылья.
- А ты, оказывается, пижон - усмехнулся он ей.
- Отвали, студент. Иди – вешай давай.
- А какой цвет ?
- Ну ясно какой – зеленый и серый.
- Почему это ясно ?
- Ну у меня ведь глаза зеленые сказала она хитро улыбаясь.
- Ну а серый ?
- Ну а серый – просто чтобы оттенять зеленый сказала она, и заулыбалась еще шире. Нырнула обратно в ангар. Олег улыбался, закрепляя баллоны на крыльях. Он ведь понимал, что она не могла не заметить, что у него серые глаза. А может просто совпадение. Ладно – неважно. Сейчас нужно взлететь. А все остальное будет потом.
С замиранием они запускали двигатель. Ветер трепал ее волосы. Реальность скакала через свои складки. Наверное, все-таки самое главное – то, как сильно ты хочешь, чтобы все удалось. Двигатель тарахтел, совсем не чихая, как прошлой ночью. Она забралась на места пассажира. А теперь наступал самый ответственный момент. Олег прошел все авиасимуляторы, какие знал. Даже уговорил приятеля – все того же Генку – пустить его на их тренажер. Того чуть не выкинули из универа, но на тренажер Олег все таки попал. Но все же тренажер и настоящий самолет времен первой мировой – две большие разницы. И сейчас Олегу нужно через эту разницу переступить, перебраться.
Понемногу, вихляя хвостом и теряя робость, Олегу удалось выехать к скошенному полю, которое они запланировали как полосу. Олег не помнил, как и что он делал. Не помнил, как получилось выровнять ход. Она не мешала. Тихо сидела за спиной.
Он помнил только щенячий детский восторг, который захватил его с ног до головы, когда машина оторвалась от земли. Слегка раскачиваясь из стороны в сторону, они набирали высоту, а Олег все не мог поверить, что летит. Он летит на самолете фактически собранном своими руками. И вот оно, вот ощущение неба, которое он так давно искал. Постепенно он освоился с управлением. Страх и тревога разом ушли. Почему-то он был теперь уверен, что они не разобьются. И ему очень хотелось, чтобы она сейчас за спиной улыбалась. Они набрали высоту и вот, выскочили сквозь мягкое облако вверх, а потом снова – вниз. Они неслись над землей – такой крошечной и миниатюрной на вид. Полотно дорог, полей и деревьев улетало вниз, под днище самолета. Солнце отражалось на маленьком стекле. Ветер бил в лицо и трепал хлеставшие эмоции. А вокруг – слева, справа, сверху – было небо, бесконечное небо. Не веря своим ощущениям, Олег прошептал – Какое же оно красивое. Какое же оно все-таки бесконечно красивое. Да ведь оно просто совершенно. Ведь если бы я захотел какого-то другого неба, я бы просто не смог придумать его. Он был в небе, и она тоже была в небе. А небо было всюду – вокруг, внутри них. Оно обнимало. Безупречное синее небо.
Небо было темно-серого цвета. Низкое. Бесконечное. Намазанное на что-то очень ровное и подвешенное сверху – сразу над бушующим морем. Она стояла на пирсе, высоко поднимавшемся из воды, и смотрела на море. Оно было цвета серого металла. Ей было хорошо. Волны накатывались на берег и сваи под ее ногами. Оно шумело и постоянно менялось. Оно было здесь уже многие сотни лет. Или может всегда. И никогда не было одинаковым. Море всегда оставалось в движении. И в тоже время было каким-то абсолютно цельным. Ненадежным, обманчивым, но цельным. Даже если ты очень, очень осторожен, и соблюдешь все правила, то все равно нет гарантии, что море не убьет тебя. Это знал каждый моряк. И тем не менее с начала человечества люди снова и снова уходили в море. Потому что их манило то, как оно бесконечно прекрасно в своем могучем движении. Море было совершенным. Волны продолжали разбиваться о пирс, обдавая ее холодными брызгами. Пришвартованные яхты нервно раскачивались в такт этому необъятному дыханию. А она смотрела туда, в точку, где море пересекалось с небом, и улыбалась. Рядом тревожно хлопает парус яхты.
На ветру тревожно хлопает второй, ненатянутый холст, что валяется рядом с Коем в траве. Солнце постепенно склоняется к горизонту. Кой остервенело бросает мазок за мазком на натянутую ткань. Краски ложатся вразнобой. Они играют с картинкой. Они, словно живые, наполняют картину тем самым чувством, что так зацепило Коя днем. Мастихины резко царапают холст и отдаются сухими скребками по возбужденной душе безумного человека. Он не может удовлетвориться. Ему не нравится то, что он пишет и это терзает его. Продолжая набрасываться на картину, он выливает в нее все то, что так переполняет, рвет изнутри. Но образ другой. Он интересен по-своему, но это – не то. Это не то совершенство, которое Кой смог увидеть в природе, которая неожиданно раскрылась перед ним сегодня. И он продолжает и продолжает испытывать свое художественное мастерство, надеясь, что, может быть, тот самый последний мазок даст ту гармонию и эйфорию, которую он ищет. И он заканчивает, кладет этот последний мазок, убивая надежду, что жила в нем все это время. Он не может отдать себя этому куску холстины. Не может с помощью своих красок перенести совершенство. Безумие не оставляет ему много времени.
Раздраженно, он отталкивает от себя мольберт и отворачивается от него. Мольберт качается, но не падает, продолжая стоять посреди трав. Грустной, немного нелепо улыбаясь, Кой идет через колышущееся поле в сторону заходящего солнца. Все с той же странной, возможно счастливой улыбкой он достает из кармана штанов пистолет, подносит к виску и нажимает на спуск. Резкий гавкающий звук уходящей жизни разносится далеко вокруг. Покачиваясь на ветру, стоит мольберт. В небе медленно растекаются уже почти неразличимые серая и зеленая полосы. На ветру тревожно хлопает второй, ненатянутый холст.
Звук его шагов отражался от грязных разрисованных стен. Он пробежал еще один пролет. На стенах, выдерживая порядок, убывали цифры. Вот на него коротко взглянула единица и Олег, распахнув дверь подъезда, выскочил во влажный воздух двора под тяжелыми серыми тучами. Широко шагая, он пресек двор. Почти бегом. Он опаздывал. А сегодня опаздывать было нельзя, никак нельзя. Он свернул за угол и пошел вдоль дома. Навстречу двигалась улица, но картинка как бы обтекала – он слишком торопился. Сверху накрапывал мелкий дождь. Так, слегка моросил, как бы давая понять – он тут надолго и торопится ему незачем. Этот нагловатый дождь раздражал больше всего. Олег понимал, что ему ехать много километров и там небо будет совсем другим. А значит, этот мелкий моросящий нахал не имеет никакого отношения к тому, какая там будет погода. И все же он волновался. А потому был раздражен. Сегодня все должно сложиться. Сегодня 30ое – значит завтра уже будет поздно. Все нужно сделать сегодня. А значит ему нужно ясное небо – ОЧЕНЬ нужно. Свернув за угол еще раз, Олег подошел к остановке маршруток. До поезда оставалось ровно полчаса, но ему еще нудно было дождаться Гену. С неприятным волнением в животе он смотрел на то, как водитель, докурив, выбрасывает окурок, как садиться в машину и захлопывает дверь. Ему хотелось уехать сразу, прямо сейчас. Но нужно было дождаться. Маршрутка вздрогнула заведенным мотором, Олег перевел взгляд на окно в салоне машины. И встретился глазами с девушкой. Приятное, но незнакомое лицо. Она внимательно смотрела на него своими большими глазами. Из-за стекла и расстояния он не смог определить их цвет – то ли синий, то ли зеленый. В этот момент маршрутка тронулась и начала отъезжать. Олег даже сделал небольшой шаг вперед, желая все-таки разобраться – что же это за цвет. Но маршрутка прибавила ходу, и девушка пропала из виду. Еще немного постояв, глядя вслед уезжающей машине, он даже отвлекся от того, о чем думал все утро. Да что там утро – все последние месяцы. Потом раздраженно одернул себя – “Да что ему дались эти глаза!”. Он обернулся и тут как раз подошел Гена. Лицо у того было заспанное и было видно, что он не слишком счастлив от того, что пришлось подниматься спозаранку в такую погоду. Гена угрюмо протянул ему продолговатый сверток.
- На вот, свой подарочек. И приспичило же в такую рань!
- Спасибо Генка, не злись – действительно очень нужно. Ладно, мне бежать надо, спасибо еще раз.
- Давай уж – вали. Не хватало еще, чтобы после моего подвига ты умудрился на поезд опоздать.
Олег коротко улыбнулся и кивнул. Гена махнул рукой и пошел в сторону от остановки, на ходу доставая из пачки сигарету.
Олег вскочил в подъехавшую маршрутку и уселся в самом дальнем углу – все равно ему выходить в тупике. Он взглянул на часы – 20 минут. Ничего, все нормально будет, Нормально, поезд немного задержат, как всегда – успею. Было тревожно. Реальность, как иногда бывает, будто сложилась в складку – не важно, сколько обычно едет маршрутка, неважно, сколько ему нужно чтобы добежать до вагона – просто он не может сегодня опоздать – так НЕ ДОЛЖНО случиться. Просто не может. Не могут работа, мысли и сны многих месяцев пойти прахом из-за несработавшего будильника. Мимо в окне проплывали мокрые, темно серые улицы. А Олег готовился. Сейчас ему нужно было успокоиться. Сейчас он ничего не может. Он просто должен собраться и ждать. Чтобы, как только маршрутка довезет его до вокзала – вскочить, и бежать что есть силы. Машина довезла. Он вскочил и побежал. На уличном табло уже горела желтым строка его поезда. Крупное здание вокзала надвигалось, сильно раскачиваясь в такт бегу.
Да, здание вокзала было большим. Он часто надолго задерживал на нем свой взгляд, когда курил по утрам. Жан стоял на балконе, курил и пил кофе. Он делал так каждое утро. Перед ним расстилался город. Небо было светлым, приятного голубого оттенка. По нему узорчатым пледом были расстелены мягкие облака цвета ванильного мороженного. Было 10. Город уже проснулся и жил обычной жизнью субботнего утра. Но вид не улучшал настроения. Жан любил этот город – он помнил, как наслаждался новой жизнью, когда только переехал. Но в последнее время, так же, как и многое другое, город казался ему каким-то поверхностным, ненастоящим. Во всем не было смысла. Не заложена была какая-нибудь философия, принципы – это просто была жизнь. Люди просто дышали, ели, спали, зарабатывали деньги, тратили деньги – но за этим не стояло какой-то окончательной цели. И он был таким же. Это угнетало больше всего – Жану не хватало чего-то. Чего-то, ради чего нужно было продолжать все. Не просто цель - какой-то смысл. Докурив, он выбросил окурок вниз и вышел с балкона. На небольшом столике осталась стоять чашка. Легкий ароматный дымок из нее поднимался к ванильным облакам, собравшимся, наверное, из таких вот чашек, забытых на балконах и подоконниках.
Она поднялась на последний пролет и толкнула дверь. Та легко поддалась. Отлично – значит упрямец с последнего этажа перестал заколачивать дверь на ее крышу. Ну да – и что с того, что дом и подъезд не ее, а крыша – ее. Она весело усмехнулась своей игривой дерзости. Вышла и как всегда заулыбалась солнцу. Отсюда оно смотрелось совсем не так, как с улицы. Она подошла ближе к краю и глубоко вздохнула, втягивая прохладный утренний воздух. Она любила сюда приходить. Здесь ей было хорошо. Здесь легко думалось. Она бывала тут и грустной, когда походив немного разглядывая струящуюся по улицам жизнь, усаживалась. И долго сидела так, понемногу выпуская из себя печаль и думала, что с этим небом и этим солнцем – она все же не совсем одна.
Бывала она тут и веселой, как сегодня, когда настроение подпрыгивало и колотилось внутри, заставляя задорно улыбаться небу нового дня. Тогда она вскакивала на бортик крыши и, ненадежно балансируя, пробегала по этой грани между твердой крышей и метрами зыбкого воздуха. Он скользил вниз – к недружелюбному асфальту и сновавшим автомобилям. В такие моменты бесшабашность и даже глупость ее действий только подстегивали чувство той легкой и свежей свободы, которую она испытывала только в 2 местах – здесь, на высоте, и у моря – вечно прекрасного неспокойного моря.
Бывали еще дни, когда она приходила на крышу совсем-совсем спокойная. Тогда она подолгу стояла или сидела на углу здания. А перед ней в лучах заходящего солнца устало дышал оранжево золотистый город. Или просто лежала на спине и смотрела в изменчивое, но все же такое спокойное небо. Именно в такие моменты особенно сильно давило ощущение одиночества. Одиночества среди людей и города. Она не любила этот город. Точнее не совсем так – они ладили. Просто ладили. Она ведь была кошкой. Во всех смыслах этого слова. Всегда оставалась одна – даже когда ее ласкали соблазненные мужчины, когда она улыбалась подругам и коллегам – все равно оставалась наедине с собой. А город напоминал ей большую уставшую собаку с грустными влажными глазами. Ее забавляло это придуманное сравнение. Ну а какая же дружба может быть между взрослой самостоятельной кошкой и таким вот псом. Поэтому они просто ладили. Она жила в нем, а он не задирал ее больше других.
Вдруг ! она споткнулась, и неудачно покачнулась в сторону близкой пропасти. Та, плотоядно улыбнувшись, сразу распахнула навстречу пасть полную безликих окон. Сильно подавшись назад, она испуганно оттолкнулась ногами, чтобы больно упасть на твердое и шершавое покрытие крыши. Ее трясло. Было страшно. Нет, не от банального страха смерти. Она не боялась смерти как таковой. Не боялась и боли падения, нет. Просто неожиданно, холодный металлический привкус близкой смерти расставил все по местам. Она поняла, что если она сейчас сломанная падением будет лежать на асфальте, то ничего, кроме коротких и сухих записей в отделах кадров мелких фирм, не подтвердит, что она вообще существовала. Ничего. Она лежала на спине, а боль в ушибленном при падении локте медленно растекалась по руке. Дыхание сбилось. Она закрыла глаза, чтобы не заплакать. И поняла, что хочет к морю. Так и лежала – с крепко закрытыми влажными глазами и слышала шелест волн. Мягкий набегавший шелест.
Шелест. Он окутывал. Был вокруг. Кой шел через волны пшеничных колосьев. Они раскачивались, и, казалось, колышется сам горизонт. Все вокруг было в движении. Ветер протяжно выл и крутил в воздухе мелкие листья и какой-то пух. Кой свернул с петлявшей дороги и начал прорываться сквозь колосья в сторону небольшого двухэтажного домика по ту сторону поля. Он почти бежал. Движения были резкими и слегка дерганными. В широко распахнутых глазах в такт сбитому дыханию плясали чертики зарождавшегося страха. Он чувствовал Их. Слишком близко. Он понимал, что не успевает. Рядом с ним на землю упала крупная капля. Затем другая, третья. Пошел дождь. Кой бежал настолько быстро, насколько позволяли ему цепляющиеся колосья. Дождь все усиливался. Кой промок до нитки. Но ему было плевать на воду, падавшую с неба. Он чувствовал Их совсем рядом. Всюду вокруг слышался нарастающий шелест. Воздух жужжал и мелко вибрировал. Картинка плясала, охваченная тем же безумием, что толкало его вперед. С неба хлестала вода. Все вокруг было звуками. Внутри все смешалось. Боль, невыносимая головная боль и сжимающий внутренности страх. Хотелось кричать. Чтобы наброситься и рвать его на части Им не хватало лишь шага. Хрипя, Кой добежал до раскинувшего ветви старого дерева. Намокшая от ливня кора казалась черной. Терзаемые ветром ветки истошно скрипели. Кой закрыл глаза, чтобы хоть так спрятаться от наседавшего страха и тут же споткнулся о корень дерева. Упал в намокшую грязь. Попытался вскочить, снова упал. И снова. Он должен бежать, ДОЛЖЕН. Иначе сейчас Они настигнут его. Ноги не слушались. Беспомощность подстегивала все новые и новые волны страха. И Кой поддался. Он упал на спину, схватился руками за голову и закричал. Закричал, разрывая легкие, словно пытаясь выдавить через крик терзающую его боль. Яркая, чудовищная вспышка осветила нависшие тучи, и молния ударила в дерево. Оно вспыхнуло словно облитое бензином. И Кой вспыхнул вместе с ним. Всюду вокруг был невыносимый жар. Он горел. И продолжал кричать. Разрывая пространство как тонкую ткань, взорвался гром. Он упал сверху, накрывая все вокруг. Крутясь, Они урчали и выли, продолжая терзать его тело. А воздух жужжал и вибрировал. Вибрация проникала вовнутрь, в самую глубь. Она отдавалась в голове болью и ужасом, которые растекались по всему телу. Женские крики, хлопанье ставень, удары молотка, рычание, надтреснутых хохот, звон бьющихся стекол, сотен бьющихся стекол, и мерное жужжание. Глаза давно перестали видеть. Казалось, это продолжается вечность …
Постепенно звуки стали затихать. Они становились все тише и тише, пока не остался слышен только шелест избиваемых дождем колосьев. Жар отступал и через медленно уходящую боль Кой почувствовал как об него разбиваются падающие сверху капли. Он лежал на земле и ртом хватал воздух. Приступ уходил. Над ним раскачивались ветви без малейших признаков огня. Он лежал под льющейся водой и заново учился дышать. А в глазах все еще был страх. Он боялся, что его демоны снова вернуться. Знал и боялся.
Он понял, что боится. Вдруг что-то пойдет не так. На поезд он успел. Теперь, сидя возле окна и глядя на пробегающую мимо ленту красок, он понял, что боится. Ему было тревожно. Отгоняя от себя беспокойство стандартными обещаниями, что все будет хорошо, он встал и отправился курить в тамбур. Уже почти дойдя до двери вагона, он увидел через большие стеклянные окна в – соседнем вагоне, повернувшись в пол оборота к нему, стояла девушка, которую он видел с утра в маршрутке. Он присмотрелся. Да, без сомнений – это обладательница странных глаз, ну тех, которые то ли синие, то ли зеленые. Несколько мгновений, он стоял, сомневаясь, стоит ли к ней подойти. Наконец решился и даже выдумал повод для знакомства. Уже взялся за ручку двери, когда его окликнула сидящая рядом старушка и задала какой-то вопрос. Он машинально ответил время, и обернувшись, понял, что, видимо, ответил невпопад. Старушка спрашивала его о станции, которую они только что проехали. Улыбнувшись своей рассеянности, он ответил на вопрос. Обернулся снова к двери и, как в дешевых боевиках, обнаружил, что девушки уже нет. Он быстро проскочил тамбур и оказался в соседнем вагоне. Там ее тоже не было видно. Олег уже было собрался идти дальше – искать ее, когда к нему опять вернулось утреннее раздражение. Да что он так привязался к этой девчонке!!. Вполне естественно, что она едет на том же поезде – она ведь садилась на ту же маршрутку примерно в одно время. Ну да – совпадение, ну и что – такие вещи происходят каждый день. Сейчас нужно думать вообще о другом. Все еще ругая себя, он вернулся на место и взглянул на часы. Через 10 минут ему сходить. Взял свой пакет, проверил, на месте ли Генкин сверток. Поезд шел без опоздания и через 10 минут Олег стоял на коротком отрезке асфальтированного перрона – отпечаток ноги человечества посреди цветущих полевых трав. Волнение усиливалось. До места оставалось буквально полчаса. Последние месяцы Олег бывал здесь не раз и не два. Но этот, последний раз звучал и выглядел как-то особенно. Волнение придавало звукам и запахам новые трепетные оттенки. Поглубже вдохнув уставшими городскими легкими чистый, сладковатый запах луга, Олег легко спрыгнул с перрона в траву и зашагал по едва видной тропинке. Все должно получиться снова напомнил он себе. Шел уверенно и быстро.
Она быстро переступала через 2 и 3 ступеньки. Она не любила опаздывать, а сейчас вот не укладывалась. Нет, ее не волновало, что подумает или скажет клиент. Просто она не любила опозданий. Но сегодня для того, чтобы успокоиться и перестать плакать, ей понадобилось больше времени, чем она думала. Это ее неприятно удивило. К тому же, из-за этой неожиданной задержки, она не успевала заехать домой переодеться. Хотя это и волновало ее еще меньше, чем опоздание, но она все же любила быть эффектной. А все из-за этой крыши. Нет, крышу она не перестала любить. Она была умной девочкой и прекрасно понимала, что все проблемы идут изнутри – а крыша тут не причем. Сидя там, она постепенно перестала плакать. Еще немного посидела, глядя в лицо ветру. Сначала меланхолично, потом все более уверенно и даже немного зло. Снова взяла себя в руки, надела положенную маску снисходительного безразличия с толикой холодной красоты. Ту самую, на которую так легко велись мужчины. Их манило такое безразличие. Ну как же так – не могут же они у такой красивой женщины не вызывать совсем никаких эмоций. Приязнь или раздражение – неважно, но хоть что-нибудь. Вот и увлекались ею как маленькие дети – начиная с желания как-то доказать, показать, что они таки заслуживают этих эмоций. Ну а позже, как говорится, втягивались в процесс. Схема была очень простой и работала столько, сколько она помнила себя взрослой. С тех пор, как отгорели влюбленности. С тех пор, как мечтам и фантазиям жизнь жестко объяснила всю их необоснованность и безнадежность. С тех пор, как мужчины предали достаточно раз, чтобы наконец стало понятно, что это закономерность, а не случайности. Теперь она легко управляла ситуацией. Все было так, как она хотела. Ну а любовь … она быстро отогнала мысли, которые уже приходили к ней на крыше. Все, хватит на сегодня. Сейчас не до любви. У нее и так все хорошо. Она успешна. Она тут главная. Все.
Поднялась на нужный этаж и нажала на кнопку звонка. Мелодичный звон отозвался внутри квартиры.
Жан сидел перед окном во всю стену и рассматривал бегущие по небу облака. В них всегда было что-то манящее. В его круге не принято было уделять внимание облакам – слишком уж они воздушные и легковесные. Но наблюдать за ними он всегда любил. Он посмотрел на часы. Девушка должна была прийти с минуты на минуту. Он уже все подготовил к ее приходу – свет, музыку. Ему было любопытно, кокой она будет. Он всегда испытывал легкое, почти детское любопытство, когда девушка приходила к нему впервые. Раздался звонок в дверь. Жан неторопливо отставил бокал с подогретым вином и пошел открывать. Открыл дверь, сделал шаг назад, пропуская ее в квартиру. Она проскользнула мимо, а он закрыл за ней дверь. Обернулся, чтобы рассмотреть ее как следует. Она была одета простовато. Словно студентка, собравшаяся на утреннюю пробежку. Впрочем – она не была взмыленной, дыхание было спокойным. Просто вот такая одежда. Кроссовки, серые капри, серый же топик, светлые волосы, стянутые в хвост. И лицо. А вот лицо заставило его задержать взгляд. Оно было не просто красивым. Очень красивое лицо. Правильные черты, красивый, даже элегантный нос. Слегка волнующий изгиб бровей. Губы не призывно открытые, не сердито сжатые – обычные губы, но было в них что-то влекущее. Хотелось к ним прикоснуться. Ну и конечно глаза. Большие, выразительные глаза. Наверное, виновато было не очень яркое освещение прихожей. Рассеянный свет не давал ему определить цвет глаз – то синий, то ли зеленый. Девушка, со сдержанным скучающим любопытством разглядывала квартиру и самого Жана. В ней не чувствовалось ни смущения, ни неловкости. Так привлекшие его глаза смотрели прохладно, даже безразлично. В целом она была словно незнакомый холодный кофе с легкой, почти неразличимой внутренней нотой. Когда глотая прохладную жидкость, ты чувствуешь основную гамму, но этот легкий оттенок только дразнит, слегка касается, чтобы снова ускользнуть. И ты снова делаешь глоток за глотком, чтобы, наконец, поймать, уловить этот вкус. Потом делаешь новый заказ и продолжаешь пробовать. Но он все равно остается слегка отстраненным, прохладным – прекрасным, но недоступным.
Жан соблюдал нужные правила приличия, дал разуться, пригласил комнату. Проходя за ней в зал, он ощутил вдруг легкий трепет – сейчас он увидит ее обнаженной. Это было странно для него. Он видел множество раздетых женщин, но именно эта вызвала такой трепет. Она подошла к подготовленному месту и начала раздеваться спокойными уверенными движениями профессионала. Скрывая свой более чем живой интерес, Жан предложил налить ей вина, на что та вежливо, но все так же прохладно улыбнулась и напомнила, что у нее почасовая оплата. Он отшутился, что может позволить себе угостить девушку вином. И сам себе удивился – раньше он никогда не кокетничал с приходившими к нему девушками. Он стоял за стойкой кухонного стола, наливал вино и смотрел, как она раздевается. Сердце колотилось от волнения. И он, взрослый, уверенный в себе мужик в собственном доме – никак не мог себя успокоить. Согретое ярким освещением, вино плескалось в бокале, играясь с маленькими кусочками гвоздики, как океан играет с угодившими в шторм кораблями. Она была уже раздета и сидела, ожидая его. Спокойно и уверенно она наблюдала за тем, как он несет ей вино. Казалось, нагота ее совершенно не смущает. Жан подошел совсем близко. Настолько что смог уловить едва слышимый запах ее тела. Так близко, что смог, наконец, рассмотреть взволновавшие его глаза. Они все-таки были синими. Глубоко синего цвета августовского неба. Такое небо бывает, когда тепло и все время падают звезды. Подавая бокал, он увидел, что руки немного дрожат. Да что же это происходит. Он злился на себя. Она слегка улыбалась. Было заметно, что она все прекрасно понимает. Как будто видит его насквозь со всем его волнением. И при этом не выказывает по этому поводу совершенно никаких эмоций. Так вроде ей все безразлично.
Это злило его еще сильнее. Почувствовал себя глупо. Он усадил девушку как нужно и широкими решительными шагами подошел к рабочему месту. Снял накрывающую пленку. В оставленной со вчера заготовке уже отчетливо угадывался женский силуэт. Теперь нужно было сделать его живым. Жан приступил к работе. Материал был мягким и он работал руками. Он надеялся, что привычная прохлада под пальцами поможет успокоиться, войти в рабочее настроение. Но волнение, казалось, только возрастает. Каждый раз, отрываясь от будущей статуи, он невольно задерживался на ее изгибах. На том, как она сидит, как дышит. Как в ней колышется жизнь. Казалось, она просто создана для жизни. В какой-то момент он вдруг остановился и сказал сам себе: “Господи, да она ведь совершенна. Она не красива, не привлекательна, нет – она просто совершенна”. Он опустил руки и уже откровенно рассматривал девушку. Она ответила легким наклоном головы и слегка изогнутой в удивлении бровью. Синие глаза окунали одновременно в трепет и неловкость. В них сквозила насмешка. Понимая, что работать дальше не сможет, он извинился и сказал, что продолжать они не будут. Она молча кивнула и стала одеваться. Он наблюдал. Жан не решался заговорить с ней, пока она была раздета. Он отлично понимал, как это будет выглядеть. Когда же она легко одела топик поверх тонкого красивого белья, он, наконец, смог выдавить что-то на тему более близкого знакомства. Слова звучали нелепо и скомкано. Все было понятно и так – он лежал у нее на ладони, но глупое устройство человеческой жизни требовало, чтобы он как-то выразил словами то, что испытывает. Она ответила вежливым отказом и направилась к двери. Отпускать ее было страшно. Он понимал, что хочет окунуться в эти августовские глаза еще раз. И хочет, чтобы они были наполнены теплом. Теплом, адресованным ему, ну или хотя бы связанным с ним. Нужно будет баловать – будет баловать. Деньги у него есть – он и так не знает, куда их девать. Опускать ее в конце концов просто нельзя.
Он шел за ней. Что-то лопотал. Уже в прихожей, она обернулась. Остановила его холодным твердым взглядом. До боли безразличным тоном напомнила, чтобы он не забыл перевести деньги на счет агентства. Сама открыла дверь, вежливо попрощалась и вышла. Хлопнула дверь. Или, возможно, это застрелилось его чувство собственного достоинства вместе со здравым смыслом. Ему было плевать. Хотелось выпить. Сидя перед огромным окном, на котором одна за другой появлялись засечки мелкого дождя, Жан смотрел в себя. Срывался дождь. Постепенно, Жан приходил в себя. Первым очнулось удивление – ведь он не влюблялся, кажется, уже много лет. Затем появилось раздражение. Да что это такое – он взрослый состоявшийся человек. Что он ведет себя как мальчишка ?! Но мысли не успели развиться. Их накрыло нахлынувшими эмоциями. Они, как большая волна, обрушились и подмыли весь здравый подход к жизни, все сомнения в том, раздражение. Ему просто стало тоскливо. Жан вдруг понял, как соскучился за настоящими, искренними чувствами. И как-то легко пришло понимание, что дело не в этой красивой и холодной женщине. Нет, она действительно была прекрасна. Более того, скорее всего она была самая прекрасная их тех, что ему довелось видеть. Ведь эта женщина – совершенство. Просто он спокойно и отчетливо понял, что она ему не нужна, он не хочет снова встретить ее и шаг за шагом разбивать свои мечты и впечатления о реальные привычки, слова и поступки. Она – всего лишь образ. Тот образ, которого ему так давно не хватало. И это наполнение не имеет никакого отношения к человеку, который сейчас спускается по его подъезду. Но главное в этой встрече было другой – он наконец то обрел то, что искал.
Грусть постепенно перерождалась в вязкое, знакомое чувство вдохновения. Нет, еще не обрел, пока он только увидел то, что так долго искал. То, ради чего будет теперь жить. Внутри, в голове уже зарождались мысли, чувства, идеи. Он хотел передать камню то, что почувствовал сегодня вечером. Он понимал, что сразу это не выйдет. Почти чувствовал ту усталость и тягучесть ночей, что проведет в попытках. Создавая, отвергая, создавая вновь. Он будет учиться, он будет работать. У него есть руки. У него есть прохладный материал. Он жив. И впереди у него жизнь еще целая жизнь. Он выпустит чувство в камень. Даст ему свободу и вечность. И, кажется, только что за стеклами больших мокрых от дождя окон загорелась маленькая искорка, которая приведет его к счастью. Он нашел то, ради чего будет жить. Не цель – смысл.
Она бежала вниз по ступенькам. Была раздражена. Почти в бешенстве. Выскочила на улицу и бесцельно зашагала вдоль улицы. Как же они все достали. Как же ей надоели эти похотливые козлы. Ну как можно влюбиться без единого слова. «Мне все сказали ее глаза» - сплюнула она чью-то цитату. Это сначала они так поражены, возбуждены, способны на подвиги, взволнованы как в 14. А после того, как ты хоть чуточку, хоть немного приоткрываешь душу сразу залазят туда в грязных сапогах и натоптав, усаживаются, как дома. И начинают вести себя, словно ты только того и ждешь, чтобы тобой крутили как дурой и тайком трахались с кем-нибудь у тебя за спиной. Этот нелепый толстячок с грустными глазами не сделал чего-то ужасного. Просто он был так по-особенному взволнован, что всколыхнул целый пласт воспоминаний. Воспоминаний и боли о таких же вот грустных преданных глазах, которые потом убивали веру в жизнь и в себя. Она уже не раз обещала себе никогда больше не стать жертвой. Ни-ког-да. И пока что обещание держала. А потому была несчастна. Впрочем, виноват еще и город. Это он сначала затаится, а потом набрасывается со своей тоской и одиночеством. Пустым, гулким одиночеством. Было плохо. Она хотела к морю. Уже второй раз за день. Ей нужно к морю. Она подняла руку и села в подъехавшее такси. Сейчас хотелось только одного – никаких слов, никаких разговоров – только шум волн и ветра.
Ветер шумел листами железа на крыше. Был уже поздний вечер и Олег продолжал работать. Генкина приборная панель подошла как влитая. Где он ее выкопал – оставалось загадкой, но ящик пива человек заработал определенно. В закрытом и теплом ангаре было уютно. Свет был желтоватый и если бы не общее беспокойство, можно было бы чувствовать себя как дома. Но беспокойство никуда не делось. Оно немного притупилось, пока Олег работал, пока лежал на спине и сидел между расставленными в стороны шасси укреплял рулевые тросы на пузе своего друга. Он относился к нему почти как к человеку. Потратив чуть больше чем 4 с половиной месяца на то, чтобы почти заново собрать его, он знал почти каждую деталь, мог с закрытыми глазами рисовать схемы и по-настоящему дружил с ним. Он задумался обо всем этом времени, что провел здесь и дома, выискивая в сети схемы, рекомендации, споря и спрашивая на форумах. До сих пор он не мог побороть легкое недоверие и уважение к тем людям, которые умудрились построить такую машину столько лет назад, без всяких современных технологий и инструментов – чуть ли не голыми руками. Но время более всего безжалостно относится как раз к вещам материальным, а потому теперь ему понадобилось огромное количество времени и упорства, чтобы восстановить почти разрушенный самолет. С улыбкой Олег вспомнил, в каком шоке и детском восторге он находился, когда его привели сюда в первый раз. Кажется 2 – да 2 зарплаты и еще одолженная сотня. Это были его первые шаги к небу – он выкупил ангар и машину. Ну, собственно, вся эта купля-продажа была весьма условной. Территория была закрытой и принадлежала военным, но когда это останавливало русского человека. Поэтому некий пронырливый сельский житель продал Олегу ключи от ангара и сказал, что все будет ОК, ведь военные тут не появлялись уже лет 20. И Олег решился. Ну вот не появлялись, не появлялись, и появились. Завтра с утра машина должна взлететь – так или иначе. Потому что к полудню этого ангара больше не будет существовать. А самолет или сможет улететь или будет конфискован. Значит в оставшиеся 10 часов Олег должен закончить. Или все, что он делал пойдет псу под хвост. В который раз прокручивая в голове неприятную кашицу из этих думаных-передуманых мыслей, Олег курил и, прислонившись к стене ангара, разглядывал своего друга. Посмотрел на часы. Ну где он шляется?! Договаривались же к 9 часам. Должен был явится .. эм … Папай … нет, Олег не сошел с ума – просто он уже месяц не мог разобраться с электрической схемой, которая запускала двигатель. Все остальное было сделано и, кажется, работало. Но с этой проклятой схемой все никак не складывалось. И вот на инженерном формуе некий Папай заинтересовался и вызвался помочь. Олег понимал, что рискует и этот самый мултяшный морячек может оказаться кем угодно от бандюка до гбшника. Но выхода не было. Сам он точно не справится.
Раздался гулкий металлический стук по двери ангара. Ага – мультяк пожаловал. Олег бросил окурок на пол ангара, затушил его и пошел к двери. На ходу он думал, что скажет, открыв дверь. Открыл. Ничего не сказал. На него смотрели большие зеленые глаза. Да, они все-таки оказались зелеными.
Кой сидел на обочине дороги. Дождь умыл его и он совсем не выглядел человеком, который весь извалялся в грязи. Безумие отступило, но все чувства были еще перемешаны и всклокочены, как шерсть на намокшей собаке. Тучи понемногу расходились в стороны, обещая солнце. Кой сидел тут уже какое-то время. Сидел, пока не перестало трясти. И еще немного. Приступы повторялись почти регулярно. И последнее время были очень, очень сильными. Где-то с неделю назад их сила и интенсивность перестали увеличиваться – видимо организм Коя достиг своего предела. Он поднялся и пошел по дороге в сторону дома, до которого так и не добежал. Он шел, а вокруг колыхалось пшеничное море. Теперь, когда буря ушла, оно было дружелюбным, почти ласковым. Мимо, разбрызгивая грязь из под колес, проехал мальчик на велосипеде. Кой шел и долго смотрел ему вслед. Где-то в сознании туманным, нечетким образом колыхалось его, Коя, детство. Он то ли помнил, то ли чувствовал, как когда-то где-то тоже вот так вот ехал на велосипеде. Интересы тогда были такими простыми и четкими. Кажется, тогда было хорошо. Впрочем, в последнее время, Кой все время видел какие-нибудь образы, и уже не мог с точностью отличать их от действительности. Осознание этого давило, чуть ли не сильнее всего, хотя самым сильным конечно был страх. Страх перед беспомощностью и болью. Кой дошел до перекрестка, когда тучи, наконец, разомкнули объятия и пропустили солнце к промокшей земле. Он видел, как навстречу ему, отодвигая линию тени, быстро движется солнце. Оно ласково целовало пшеницу и та, словно улыбаясь в ответ, начинала светиться ярким янтарем. Капли воды, блестели на листьях и зернышках. Лужи потеряли свой мрачный зеркальный эффект и теперь весело переливались, подражая видневшейся вдалеке реке. Кой остановился и наблюдал, как лучи все ближе бегут к нему. Вот они уже совсем близко. Еще миг – и его накрывает и окутывает ласковое нежное тепло весеннего солнца. Жмурясь и расслабляя избитое тело, Кой какое-то время стоит совсем без движения. Только дышит. Все более и более размеренно. Ему хорошо. Страх постепенно сворачивается и отступает куда-то в глубину. Тепло и комфорт даже дают какое-то подобие уверенности. Он открывает глаза. В конце концов – у него еще пока есть те крошечные кусочки жизни, которые ему дарит местная природа. Она всегда приводила его в восторг, но особенно сейчас, когда чувства обострены донельзя. Почти с волнением он оборачивается назад, туда, куда ушла стена солнечного света. Дыхание перехватывает. Кажется, будто мир наполнился соком. Золото поля, зеленая, невозможно зеленая трава, дальше – лес. Высокие, мощные деревья. Темные, массивные снизу и все более прозрачные к кронам, будто нанесенные быстрыми мазками влажной кисти. Ветер щекочет траву и с ленцой раскачивает деревья. Мягко обдает лицо своим теплым свежим дыханием. Легкие наполняются жизнью. А там, выше, на небе прикрепленные рядом влажные легкие облака – нежные перины из воздуха и чьих-то мечтаний. Кажется, что ветер, играясь, окунул их яркие светящиеся края в свежую краску полей и быстренько поставил на место. А прямо над ним – голубое, глубокое, бесконечное небо. Рассекая его полотно, летит самолет – две пары крыльев – одни над другими, желтое днище, красивые черно-белые изгибы на крыльях – он кажется каплей желтой краски падающей вопреки гравитации с запада на восток. И длинные, витиеватые дымные следы за крыльями – серый и зеленый. Они как будто вьются следом, подталкивают самолет, весело играют с ним. Кой стоял, с поднятым к небу лицом. Хотелось плакать или смеяться. Мир вокруг жил, картинка все время сменялась и каждый кадр этого прекрасного, идеального кино казался самым ярким, вот, вот оно, прекраснее не может быть – вот пик эмоций, впечатлений, чувств – вот самые яркие краски. А кадры продолжали сменяться, заставляя глубоко дышать человека, упавшего на колени посреди дороги. Человека, что с улыбкой, которая идет откуда-то глубоко изнутри, пытается хватать эти кадры. Пытаться ловить их за хвост, за оттенки рожденных эмоций. Он пытался запомнить, запомнить все эти безупречные – прекрасные образы. Но казалось, что память не успевает. Что кадры уходят стремительно и навсегда. Кой почувствовал, будто стоит внутри огромного, немыслимого по своим масштабам потока. Он вдруг смог ПОЧУВСТВОВАТЬ, как стремительно течет время. Захотелось что-то сделать. Нужно было как-то зафиксировать, остановить то, что он видел. И тут он вспомнил о своем мольберте – заброшенном на чердак и уже давно нетронутом мольберте. Он ведь художник. Мысли скакали одна на другую. Ну, т.е он ведь умеет рисовать. Кой посмотрел на свои руки, словно с недоверием. А потом вскочил и побежал. Побежал, забыв о израненном теле, о страхе, о боли, о переживаниях – сейчас важны были лишь эти бегущие мимо кадры. На бегу, он пытался открыть глаза как можно шире – он хотел увидеть и почувствовать больше. Сильнее. Он ворвался в свой немного запущенный домик. Взбежал по лестнице. Она жалобно скрипела голосом старой, уставшей древесины. С силой распахнул люк на чердак. Врассыпную бросились стайки пылинок, наполняя солнечнее лучи из окна фактурой, давая им форму. Кой грубо разбрасывал старые холсты, недописанные картинки, коробки с красками. Вот он. Вот мольберт. Схватил. Бегом вниз – нужно быстро. Нужно успеть. Уже внизу, у двери Кой замечает брошенную прямо на пол одежду – его одежду. Есть что-то невероятно символичное в том, как человек на грани безумия, в состоянии эмоционального шока натягивает на себя штаны. Картинка буквально наполнено искусственностью. Одел. Сунул руку в карман. Нащупал что-то тяжелое. Криво усмехнулся. Ну да – куда ж без этого. Все правильно, так и должно быть. Снова схватил мольберт и бросился в поле, купаясь в волнении и переживаниях.
Утро. 6 часов. Волнение. Радость и волнение. Они успели. Она оказалась отличным специалистом. Хотя и с несколько мужскими повадками. Забавно, что у нее ник в сети – Папай. Не такая конечно жизнерадостно, как мульт. персонаж, но то, что она может построить целую команду матросов у Олега сомнений не вызывало. Красивая. Но не это цепляет. Энергичная. Твердая. Уверенная. Работать вместе было комфортно. Ну а дальше – будет видно. Сейчас не это главное. Сейчас главное – что самолет стоит на площадке. И самолет должен взлететь. Солнце уже встало. Было ясно и небо радовало своим ярко-голубым. Олег волновался. Он очень хотел чтобы все получилось. Он хотел этого неба очень давно. Теперь казалось, что всю жизнь. Словно марафонщик он помнил весь путь , который преодолел, чтобы сейчас смотреть на самолет, который должен взлететь во чтобы то ни стало. Реальность снова пошла складками. Он вышел к самолету. Какой же он все-таки красивый снова улыбнулся Олег. Желтое, обтекаемое днище. 2 широких двойных крыла. Почти стертая надпись возле нагло выставленного напоказ двигателя - Albatros C.IX. На старой, раздробленной приборной панели была гравировка M.v.Richthofen. Олег не знал, кто это. И эта острая, энергичная стрела на хвосте. Одно над кабиной, другое у самого днища – тоже желтые. И эти черно-белые изгибы на фюзеляже и крыльях. Олег восстановил родные цвета – всё, кроме немецкого креста. И теперь самолет словно светился красками. Он весь как будто говорил, что хочет в небо.
- А, да, смотри, что я еще захватила с собой.
Олег обернулся. Она протянула ему два баллона.
- Что это ?
Она объяснила. Олег заулыбался. Дымный след на крылья.
- А ты, оказывается, пижон - усмехнулся он ей.
- Отвали, студент. Иди – вешай давай.
- А какой цвет ?
- Ну ясно какой – зеленый и серый.
- Почему это ясно ?
- Ну у меня ведь глаза зеленые сказала она хитро улыбаясь.
- Ну а серый ?
- Ну а серый – просто чтобы оттенять зеленый сказала она, и заулыбалась еще шире. Нырнула обратно в ангар. Олег улыбался, закрепляя баллоны на крыльях. Он ведь понимал, что она не могла не заметить, что у него серые глаза. А может просто совпадение. Ладно – неважно. Сейчас нужно взлететь. А все остальное будет потом.
С замиранием они запускали двигатель. Ветер трепал ее волосы. Реальность скакала через свои складки. Наверное, все-таки самое главное – то, как сильно ты хочешь, чтобы все удалось. Двигатель тарахтел, совсем не чихая, как прошлой ночью. Она забралась на места пассажира. А теперь наступал самый ответственный момент. Олег прошел все авиасимуляторы, какие знал. Даже уговорил приятеля – все того же Генку – пустить его на их тренажер. Того чуть не выкинули из универа, но на тренажер Олег все таки попал. Но все же тренажер и настоящий самолет времен первой мировой – две большие разницы. И сейчас Олегу нужно через эту разницу переступить, перебраться.
Понемногу, вихляя хвостом и теряя робость, Олегу удалось выехать к скошенному полю, которое они запланировали как полосу. Олег не помнил, как и что он делал. Не помнил, как получилось выровнять ход. Она не мешала. Тихо сидела за спиной.
Он помнил только щенячий детский восторг, который захватил его с ног до головы, когда машина оторвалась от земли. Слегка раскачиваясь из стороны в сторону, они набирали высоту, а Олег все не мог поверить, что летит. Он летит на самолете фактически собранном своими руками. И вот оно, вот ощущение неба, которое он так давно искал. Постепенно он освоился с управлением. Страх и тревога разом ушли. Почему-то он был теперь уверен, что они не разобьются. И ему очень хотелось, чтобы она сейчас за спиной улыбалась. Они набрали высоту и вот, выскочили сквозь мягкое облако вверх, а потом снова – вниз. Они неслись над землей – такой крошечной и миниатюрной на вид. Полотно дорог, полей и деревьев улетало вниз, под днище самолета. Солнце отражалось на маленьком стекле. Ветер бил в лицо и трепал хлеставшие эмоции. А вокруг – слева, справа, сверху – было небо, бесконечное небо. Не веря своим ощущениям, Олег прошептал – Какое же оно красивое. Какое же оно все-таки бесконечно красивое. Да ведь оно просто совершенно. Ведь если бы я захотел какого-то другого неба, я бы просто не смог придумать его. Он был в небе, и она тоже была в небе. А небо было всюду – вокруг, внутри них. Оно обнимало. Безупречное синее небо.
Небо было темно-серого цвета. Низкое. Бесконечное. Намазанное на что-то очень ровное и подвешенное сверху – сразу над бушующим морем. Она стояла на пирсе, высоко поднимавшемся из воды, и смотрела на море. Оно было цвета серого металла. Ей было хорошо. Волны накатывались на берег и сваи под ее ногами. Оно шумело и постоянно менялось. Оно было здесь уже многие сотни лет. Или может всегда. И никогда не было одинаковым. Море всегда оставалось в движении. И в тоже время было каким-то абсолютно цельным. Ненадежным, обманчивым, но цельным. Даже если ты очень, очень осторожен, и соблюдешь все правила, то все равно нет гарантии, что море не убьет тебя. Это знал каждый моряк. И тем не менее с начала человечества люди снова и снова уходили в море. Потому что их манило то, как оно бесконечно прекрасно в своем могучем движении. Море было совершенным. Волны продолжали разбиваться о пирс, обдавая ее холодными брызгами. Пришвартованные яхты нервно раскачивались в такт этому необъятному дыханию. А она смотрела туда, в точку, где море пересекалось с небом, и улыбалась. Рядом тревожно хлопает парус яхты.
На ветру тревожно хлопает второй, ненатянутый холст, что валяется рядом с Коем в траве. Солнце постепенно склоняется к горизонту. Кой остервенело бросает мазок за мазком на натянутую ткань. Краски ложатся вразнобой. Они играют с картинкой. Они, словно живые, наполняют картину тем самым чувством, что так зацепило Коя днем. Мастихины резко царапают холст и отдаются сухими скребками по возбужденной душе безумного человека. Он не может удовлетвориться. Ему не нравится то, что он пишет и это терзает его. Продолжая набрасываться на картину, он выливает в нее все то, что так переполняет, рвет изнутри. Но образ другой. Он интересен по-своему, но это – не то. Это не то совершенство, которое Кой смог увидеть в природе, которая неожиданно раскрылась перед ним сегодня. И он продолжает и продолжает испытывать свое художественное мастерство, надеясь, что, может быть, тот самый последний мазок даст ту гармонию и эйфорию, которую он ищет. И он заканчивает, кладет этот последний мазок, убивая надежду, что жила в нем все это время. Он не может отдать себя этому куску холстины. Не может с помощью своих красок перенести совершенство. Безумие не оставляет ему много времени.
Раздраженно, он отталкивает от себя мольберт и отворачивается от него. Мольберт качается, но не падает, продолжая стоять посреди трав. Грустной, немного нелепо улыбаясь, Кой идет через колышущееся поле в сторону заходящего солнца. Все с той же странной, возможно счастливой улыбкой он достает из кармана штанов пистолет, подносит к виску и нажимает на спуск. Резкий гавкающий звук уходящей жизни разносится далеко вокруг. Покачиваясь на ветру, стоит мольберт. В небе медленно растекаются уже почти неразличимые серая и зеленая полосы. На ветру тревожно хлопает второй, ненатянутый холст.
понедельник, 12 мая 2008 г.
благодарность
Он знал о ней с детства. Можно сказать, что они росли вместе. В первый раз он услышал о ней от родителей. Ему было лет 5 или может меньше. Они обсуждали что-то из его обычных детских проказ и журили его тем самым неприятным способом, когда оба ласковы и даже не сердятся, но говорят по очереди, вдвоем – так слаженно, что можно даже и не помышлять об аргументированной защите. Правда тогда он был еще слишком мал для того, чтобы подыскивать аргументы или спорить – он просто насуплено стоял и дулся на них за то, что они “лишали его детства”. И вот, в ходе разговора то ли отец, то ли мать упомянули вдруг о ней и сказали еще что мол все было бы намного лучше если бы он с ней дружил или хотя бы чуть лучше узнал ее. Но тогда он был слишком глубоко задет детской обидой, чтобы хоть сколько-нибудь внимательно отнестись к этому их желанию.
Время шло. Он рос. Периодически он видел ее издалека – когда с ней общался кто-то другой. Иногда она появлялась где-нибудь совсем близко, и он как будто натыкался на нее, так и не определившись до конца, что к ней испытывает. С одной стороны она была слегка необычной, как бы не вписывалась в его тогдашний мир полный жестокой и крикливой школьной жизни, футбола во дворе, рогаток и лазания по деревьям. С другой – не мог он и окончательно выбросить ее из головы. То самое детское чутье, которое в начале жизни иногда заменяет опыт, подсказывало ему, что не дружить с ней совсем будет неправильным. Или даже проще, по-детски – будет нехорошим поступком. А он ведь, несмотря ни на что, был хорошим мальчиком.
Школа подходила к концу. Отношения с родителями накалились. В голову лезли свойственные этому возрасту протесты и возмущенные крики, а прочно утвердившаяся мысль “Ну что они вообще понимают” мешала размышлять и поступать здраво. В этот период его с ней отношения почти совсем сошли на “нет”. Бывало, правда, что, выскочив на балкон после очередной домашней ссоры, он весь раскаленный и злой стоял и тупо смотрел куда-то во двор, играя желваками на еще немного мальчишеском лице. В такие моменты он иногда замечал ее внизу, во дворе и сначала агрессивно и зло смотрел на нее, желая вылить свой гнев, как на случайного прохожего. Но быстро тушевался и, продолжая злиться отводил глаза, не выдержав того скромного, слегка застенчивого взгляда, которым она всегда ему отвечала. Если бы тогда у него спросили, что их связывает, он бы только отмахнулся или сказал бы что-нибудь безразлично нейтральное. В это период полового созревания, первой любви и семейных войн ему было не до нее – скромной и тихой, не пытавшейся навязываться или занять какие-то позиции в его жизни. По сравнению с его теперешними увлечениями, она совсем не казалась ему интересной или привлекательной.
Студенчество, как и у многих, ворвалось в его жизнь совершенно новыми красками и ощущениями. Бурная, разноцветная свобода подхватывала, крутила его на своей волне, чтобы потом, в период сессии, больно бросать на камни разочарования, обиды и бессонных ночей, переполненных волнением и усталостью. Как ни странно, но и теперь он не потерял ее из виду. Периодами даже виделся с ней часто и подолгу. Они впервые начали много разговаривать. И хотя он все так же относился к ней скорее как к чудачеству, что-то привлекало его в этих разговорах. Тогда, выстраивая свой взгляд на мир, создавая свои первые серьезные воздушные замки из планов на жизнь, ему нравилось ее присутствие рядом. Она была чем-то вроде альтернативы. Другим взглядом на привычные вещи. И хотя он понимал всю ее беспомощность и слабость по отношению к современному миру, ему нравилось иногда смотреть на свою жизнь ее глазами. Порой, он даже увлекался ею ненадолго, обещая себе и окружающим изменить собственную жизнь и стать другим. Впрочем, такие обещания вместе с клятвами “обязательно начну учиться в следующем семестре”, данными после жестокой и выматывающей сессии, быстро терялись в более жизненных концепциях, сразу же, как только становилось очень хорошо или очень плохо.
Он вышел из университета готовым к жизни. Уверенный в собственных силах, немного наивный в своих четких планах – он готов был строить себе жизнь. В таком запале ему стало совсем не до нее. Их долгие разговоры так и не зацепили его настолько, чтобы он захотел видеть ее рядом каждый день. Он окунулся в современную быструю и жесткую жизнь с большой навязчивой идеей – “УСТРОИТЬСЯ” в ней – найти свое место под солнцем и вцепиться в него руками, ногами и зубами. Ну а жизнь, конечно же, ожидала его с недоброй улыбкой опытного бойца. Его закрутило.
Прошло какое-то количество лет. Ему удалось пробиться. Он работал там, где хотел работать, занимался тем, чем хотел заниматься. Жизнь удавалась. За эти годы он, как и прежде, не потерял с ней контакт. Его уже давно перестало это удивлять – он относился к ней как к чему-то обычному, естественному. Периодически они общались и, хотя он совсем не относился к ней с преданностью, его друзья и знакомые считали их отношения милыми и даже приятными. В моменты сильной усталости или серьезных неудач, на его вымученные и грустные вопросы растерянного человека о том, что помимо всего прочего ему делать с ней, друзья всегда отвечали, мол все и так в порядке, он уделяет ей достаточно внимания и может выбросить все сомнения из головы. Продолжать разговор становилось бессмысленно, он только угрюмо бурчал “угу” и без особенного желания менял тему, как бы извиняясь перед ней и самим собой. Впрочем, внутри, он понимал, что так до сих пор и не определил ее место в его жизни. Но тяжелые моменты проходили, жизнь снова набирала обороты и ласкала теплыми лучами весеннего солнца. Карьера продолжала складываться. Отношения с семьей и друзьями были хорошими. Он продолжал работать там, где хотел и любил свою работу. Умел подолгу быть собранным, но умел и отдыхать – отдыхать так, как хотел. Но иногда снова накатывали неизбежные мысли о ней, и ему становилось немного грустно. Часто он ругал себя, понимая, что должен измениться сам и изменить ситуацию, но правильного решения не находилось. Так вот однажды он сидел во дворе своего дома теплым весенним выходным днем и, нежась в теплых лучах майского солнца, наблюдал за тем, как легкий ветерок играет с пухом одуванчиков, разоренных двумя карапузами. В душе была та специфическая легкая растерянность по отношению к собственной жизни, смешанная с ленцой благополучия и спокойствия за завтрашний день.
В этот момент она вошла во двор через арку. Он увидел ее и как всегда почувствовал легкий укол вины от того, что в последнее время мало уделял ей внимания. Она шла к нему в легком платьице, на котором были нарисованы большие желтые цветы. Платье не было прозрачным, но на просвет оно четко обрисовывало ее стройную, даже в чем-то миниатюрную фигурку. Она как всегда ласково и немного кротко улыбалась ему. Подошла и остановилась, продолжая ласково и легко улыбаться. В ответ он поздоровался и тоже улыбнулся ей и тому приятному теплому удовлетворению, которое она всегда приносила с собой. Они говорили, а она продолжала стоять перед ним, слегка крутясь из стороны в сторону. В какой-то момент разговор вдруг затих, споткнувшись об один из вечных философских вопросов. Он думал, она молчала. Непонимание того, что делать с этой неясной неполнотой в его жизни, отсутствие решения, которое он так долго искал, почему-то неожиданно сильно защемило в груди. Он снова и снова прокручивал в голове вопросы и собственные принципы, не находя, что хочет в них изменить. А она продолжала стоять и смотреть на него с легкой, немного грустной улыбкой. Так, как будто с одной стороны не теряла надежду, что он все же найдет правильный и такой понятный ей самой ответ, но в то же время, понимала всю невероятность того, что это таки случится.
И вдруг, ему показалось, что он ухватил за хвост какую-то идею. Он тянул за эту неожиданную ниточку, а на лице все более явно проступала улыбка. Во французских фильмах в такой момент как раз вступает основная музыкальная тема. Его мысли в такт несуществующей мелодии постепенно набирали ход, с каждым вдохом принося тягучее ласковое удовлетворение, замешанное на прозрачном весеннем воздухе. Он посмотрел на нее так, как будто видел впервые в жизни. Смотрел и улыбался. Он впитывал заново всю ее красоту и чувства, которое она в нем всколыхнула. Слышимая только ему мелодия все набирала темп, окутывая своим настроением. Зажмурившись и подставив лицо теплым лучам, потянувшись до хруста, он сделал глубокий вдох, встал, обнял ее и заглянув в улыбающиеся темно-синие глаза, поцеловал, как бы благодаря за то, что она только что ему подарила. В момент, когда он прикоснулся к ее губам, французская мелодия вышла к своему пику и наполнила все вокруг пьянящим удовольствием жизни. Это было глубокое чувство умиротворенной радости. Сильное, немного похожее на то, что он испытывал раньше, выходя с последнего сданного экзамена, выигрывая желанный проект, когда угадывал с подарками близким людям, когда делал счастливой любимую женщину. Чувство закрутило его и накрыло с головой, до яркого белого света перед глазами, до перехваченного в груди вздоха. А потом оно сменилось мягкой и плотной, теплой уверенностью и комфортом.
У него получилось. Он впустил ее в себя. Ему больше не нужен был этот образ, который он придумал для Благодарности еще тогда, в раннем детстве. Теперь он просто знал, что она стала частью его жизни: Благодарность родителям, друзьям, просто незнакомым людям, благодарность погоде, небу, удаче, всем тем, кто помогал или строил помехи, благодарность самой жизни, тому, что он может видеть восходящее и закатное солнце, тому, что может дышать, тому, что может улыбаться и видеть ответные улыбки. Теперь ему страшно хотелось поделиться этим удивительным и еще немного непривычным чувством с теми, кто был ему близок, в голове крутились новые идеи и кипучие планы. И вот так – с немного проказливой улыбкой придумывающего что-то ребенка, он выходил через арку навстречу своему новому жизненному этапу.
Время шло. Он рос. Периодически он видел ее издалека – когда с ней общался кто-то другой. Иногда она появлялась где-нибудь совсем близко, и он как будто натыкался на нее, так и не определившись до конца, что к ней испытывает. С одной стороны она была слегка необычной, как бы не вписывалась в его тогдашний мир полный жестокой и крикливой школьной жизни, футбола во дворе, рогаток и лазания по деревьям. С другой – не мог он и окончательно выбросить ее из головы. То самое детское чутье, которое в начале жизни иногда заменяет опыт, подсказывало ему, что не дружить с ней совсем будет неправильным. Или даже проще, по-детски – будет нехорошим поступком. А он ведь, несмотря ни на что, был хорошим мальчиком.
Школа подходила к концу. Отношения с родителями накалились. В голову лезли свойственные этому возрасту протесты и возмущенные крики, а прочно утвердившаяся мысль “Ну что они вообще понимают” мешала размышлять и поступать здраво. В этот период его с ней отношения почти совсем сошли на “нет”. Бывало, правда, что, выскочив на балкон после очередной домашней ссоры, он весь раскаленный и злой стоял и тупо смотрел куда-то во двор, играя желваками на еще немного мальчишеском лице. В такие моменты он иногда замечал ее внизу, во дворе и сначала агрессивно и зло смотрел на нее, желая вылить свой гнев, как на случайного прохожего. Но быстро тушевался и, продолжая злиться отводил глаза, не выдержав того скромного, слегка застенчивого взгляда, которым она всегда ему отвечала. Если бы тогда у него спросили, что их связывает, он бы только отмахнулся или сказал бы что-нибудь безразлично нейтральное. В это период полового созревания, первой любви и семейных войн ему было не до нее – скромной и тихой, не пытавшейся навязываться или занять какие-то позиции в его жизни. По сравнению с его теперешними увлечениями, она совсем не казалась ему интересной или привлекательной.
Студенчество, как и у многих, ворвалось в его жизнь совершенно новыми красками и ощущениями. Бурная, разноцветная свобода подхватывала, крутила его на своей волне, чтобы потом, в период сессии, больно бросать на камни разочарования, обиды и бессонных ночей, переполненных волнением и усталостью. Как ни странно, но и теперь он не потерял ее из виду. Периодами даже виделся с ней часто и подолгу. Они впервые начали много разговаривать. И хотя он все так же относился к ней скорее как к чудачеству, что-то привлекало его в этих разговорах. Тогда, выстраивая свой взгляд на мир, создавая свои первые серьезные воздушные замки из планов на жизнь, ему нравилось ее присутствие рядом. Она была чем-то вроде альтернативы. Другим взглядом на привычные вещи. И хотя он понимал всю ее беспомощность и слабость по отношению к современному миру, ему нравилось иногда смотреть на свою жизнь ее глазами. Порой, он даже увлекался ею ненадолго, обещая себе и окружающим изменить собственную жизнь и стать другим. Впрочем, такие обещания вместе с клятвами “обязательно начну учиться в следующем семестре”, данными после жестокой и выматывающей сессии, быстро терялись в более жизненных концепциях, сразу же, как только становилось очень хорошо или очень плохо.
Он вышел из университета готовым к жизни. Уверенный в собственных силах, немного наивный в своих четких планах – он готов был строить себе жизнь. В таком запале ему стало совсем не до нее. Их долгие разговоры так и не зацепили его настолько, чтобы он захотел видеть ее рядом каждый день. Он окунулся в современную быструю и жесткую жизнь с большой навязчивой идеей – “УСТРОИТЬСЯ” в ней – найти свое место под солнцем и вцепиться в него руками, ногами и зубами. Ну а жизнь, конечно же, ожидала его с недоброй улыбкой опытного бойца. Его закрутило.
Прошло какое-то количество лет. Ему удалось пробиться. Он работал там, где хотел работать, занимался тем, чем хотел заниматься. Жизнь удавалась. За эти годы он, как и прежде, не потерял с ней контакт. Его уже давно перестало это удивлять – он относился к ней как к чему-то обычному, естественному. Периодически они общались и, хотя он совсем не относился к ней с преданностью, его друзья и знакомые считали их отношения милыми и даже приятными. В моменты сильной усталости или серьезных неудач, на его вымученные и грустные вопросы растерянного человека о том, что помимо всего прочего ему делать с ней, друзья всегда отвечали, мол все и так в порядке, он уделяет ей достаточно внимания и может выбросить все сомнения из головы. Продолжать разговор становилось бессмысленно, он только угрюмо бурчал “угу” и без особенного желания менял тему, как бы извиняясь перед ней и самим собой. Впрочем, внутри, он понимал, что так до сих пор и не определил ее место в его жизни. Но тяжелые моменты проходили, жизнь снова набирала обороты и ласкала теплыми лучами весеннего солнца. Карьера продолжала складываться. Отношения с семьей и друзьями были хорошими. Он продолжал работать там, где хотел и любил свою работу. Умел подолгу быть собранным, но умел и отдыхать – отдыхать так, как хотел. Но иногда снова накатывали неизбежные мысли о ней, и ему становилось немного грустно. Часто он ругал себя, понимая, что должен измениться сам и изменить ситуацию, но правильного решения не находилось. Так вот однажды он сидел во дворе своего дома теплым весенним выходным днем и, нежась в теплых лучах майского солнца, наблюдал за тем, как легкий ветерок играет с пухом одуванчиков, разоренных двумя карапузами. В душе была та специфическая легкая растерянность по отношению к собственной жизни, смешанная с ленцой благополучия и спокойствия за завтрашний день.
В этот момент она вошла во двор через арку. Он увидел ее и как всегда почувствовал легкий укол вины от того, что в последнее время мало уделял ей внимания. Она шла к нему в легком платьице, на котором были нарисованы большие желтые цветы. Платье не было прозрачным, но на просвет оно четко обрисовывало ее стройную, даже в чем-то миниатюрную фигурку. Она как всегда ласково и немного кротко улыбалась ему. Подошла и остановилась, продолжая ласково и легко улыбаться. В ответ он поздоровался и тоже улыбнулся ей и тому приятному теплому удовлетворению, которое она всегда приносила с собой. Они говорили, а она продолжала стоять перед ним, слегка крутясь из стороны в сторону. В какой-то момент разговор вдруг затих, споткнувшись об один из вечных философских вопросов. Он думал, она молчала. Непонимание того, что делать с этой неясной неполнотой в его жизни, отсутствие решения, которое он так долго искал, почему-то неожиданно сильно защемило в груди. Он снова и снова прокручивал в голове вопросы и собственные принципы, не находя, что хочет в них изменить. А она продолжала стоять и смотреть на него с легкой, немного грустной улыбкой. Так, как будто с одной стороны не теряла надежду, что он все же найдет правильный и такой понятный ей самой ответ, но в то же время, понимала всю невероятность того, что это таки случится.
И вдруг, ему показалось, что он ухватил за хвост какую-то идею. Он тянул за эту неожиданную ниточку, а на лице все более явно проступала улыбка. Во французских фильмах в такой момент как раз вступает основная музыкальная тема. Его мысли в такт несуществующей мелодии постепенно набирали ход, с каждым вдохом принося тягучее ласковое удовлетворение, замешанное на прозрачном весеннем воздухе. Он посмотрел на нее так, как будто видел впервые в жизни. Смотрел и улыбался. Он впитывал заново всю ее красоту и чувства, которое она в нем всколыхнула. Слышимая только ему мелодия все набирала темп, окутывая своим настроением. Зажмурившись и подставив лицо теплым лучам, потянувшись до хруста, он сделал глубокий вдох, встал, обнял ее и заглянув в улыбающиеся темно-синие глаза, поцеловал, как бы благодаря за то, что она только что ему подарила. В момент, когда он прикоснулся к ее губам, французская мелодия вышла к своему пику и наполнила все вокруг пьянящим удовольствием жизни. Это было глубокое чувство умиротворенной радости. Сильное, немного похожее на то, что он испытывал раньше, выходя с последнего сданного экзамена, выигрывая желанный проект, когда угадывал с подарками близким людям, когда делал счастливой любимую женщину. Чувство закрутило его и накрыло с головой, до яркого белого света перед глазами, до перехваченного в груди вздоха. А потом оно сменилось мягкой и плотной, теплой уверенностью и комфортом.
У него получилось. Он впустил ее в себя. Ему больше не нужен был этот образ, который он придумал для Благодарности еще тогда, в раннем детстве. Теперь он просто знал, что она стала частью его жизни: Благодарность родителям, друзьям, просто незнакомым людям, благодарность погоде, небу, удаче, всем тем, кто помогал или строил помехи, благодарность самой жизни, тому, что он может видеть восходящее и закатное солнце, тому, что может дышать, тому, что может улыбаться и видеть ответные улыбки. Теперь ему страшно хотелось поделиться этим удивительным и еще немного непривычным чувством с теми, кто был ему близок, в голове крутились новые идеи и кипучие планы. И вот так – с немного проказливой улыбкой придумывающего что-то ребенка, он выходил через арку навстречу своему новому жизненному этапу.
четверг, 8 мая 2008 г.
ЖИВОЙ
Последние несколько дней помогли мне немного осмотреться. Осмотреться в жизни. Тот слегка безумный ритм, что мы с Саней задали на майские еще давал о себе знать. Вокруг продолжали вращаться слова, люди, планы, звуки и картинки. В пылу этой веселой схватки со здравым смыслом, я помимо всего прочего купил себе гарнитуру, а значит музыка снова со мной. И вот - сегодня с утра, идя к работе под что-то хардовое, я окончательно понял, что это только пауза для того чтобы вдохнуть побольше воздуха. И как всегда происходит, когда начинаешь думать в верном направление, все вокруг начинает подбрасывать тебе подтверждения.
За эти дни, что я приводил в порядок свой эмоциональный пульс, вокруг все только набирало обороты: кто-то делал рефрешмент в жизни, кто-то лабал рок, кто-то покупал мотоциклы, кто-то искал пару чтобы вместе снимать помещение для репы, кто-то проводил фотосессии, напоминали о себе знакомства, приходили смски, аудиоволну заполнили новые альбомы разных групп, на винте собирались фильмы, каждый из которых дарит незабываемые ощущения, а ведь их при этом не меньше 10ка, число одновременно читаемых книг перевалило за 5, чего никогда раньше не случалось, подтверждались знакомства и договоренности, пространство и потенциал для активных действий на работе только увеличивались, жизнь не просто бурлила – она вспыхивала и разбивалась огромными шелестящими волнами впечатлений и новостей повсюду вокруг. Весна больше не была красивой девушкой, улыбающейся и держащей тебя за руку, нежно будя после долгой зимы. Нет - теперь она была огромным бушующим океаном человеческих жизней. Океаном прозрачной нежно-голубой и темно синей глубинной воды. Океаном, несмотря на буйство волн, освещенным ярким весенним солнцем.
Миллионы крошечных брызг, подсвеченных утренним морским солнцем – мысли, идеи, ощущения, информация, шутки, улыбки, поцелуи, взгляды, слова, музыка - разлетались вокруг и накрывали с головой.
Я вдруг понял, что по-настоящему ЖИВУ … да ведь я – ЖИВОЙ !!! )))
И улыбнувшись привычному в такой ситуации образу бойца с длинным оружием – пикой или мечом (этот парень кстати скорее всего – мой визуальный якорь на решительную кипучую деятельность), я посмотрел на контрастно синее небо, распахнул дверь на работу и окунулся в новый день – день который начнется, который продолжится и - что логично – завершится, став еще одной необыкновенной частью моей жизни … и я рад уже только этому. Привет вам, живые от меня живого. И хорошего дня .. )
За эти дни, что я приводил в порядок свой эмоциональный пульс, вокруг все только набирало обороты: кто-то делал рефрешмент в жизни, кто-то лабал рок, кто-то покупал мотоциклы, кто-то искал пару чтобы вместе снимать помещение для репы, кто-то проводил фотосессии, напоминали о себе знакомства, приходили смски, аудиоволну заполнили новые альбомы разных групп, на винте собирались фильмы, каждый из которых дарит незабываемые ощущения, а ведь их при этом не меньше 10ка, число одновременно читаемых книг перевалило за 5, чего никогда раньше не случалось, подтверждались знакомства и договоренности, пространство и потенциал для активных действий на работе только увеличивались, жизнь не просто бурлила – она вспыхивала и разбивалась огромными шелестящими волнами впечатлений и новостей повсюду вокруг. Весна больше не была красивой девушкой, улыбающейся и держащей тебя за руку, нежно будя после долгой зимы. Нет - теперь она была огромным бушующим океаном человеческих жизней. Океаном прозрачной нежно-голубой и темно синей глубинной воды. Океаном, несмотря на буйство волн, освещенным ярким весенним солнцем.
Миллионы крошечных брызг, подсвеченных утренним морским солнцем – мысли, идеи, ощущения, информация, шутки, улыбки, поцелуи, взгляды, слова, музыка - разлетались вокруг и накрывали с головой.
Я вдруг понял, что по-настоящему ЖИВУ … да ведь я – ЖИВОЙ !!! )))
И улыбнувшись привычному в такой ситуации образу бойца с длинным оружием – пикой или мечом (этот парень кстати скорее всего – мой визуальный якорь на решительную кипучую деятельность), я посмотрел на контрастно синее небо, распахнул дверь на работу и окунулся в новый день – день который начнется, который продолжится и - что логично – завершится, став еще одной необыкновенной частью моей жизни … и я рад уже только этому. Привет вам, живые от меня живого. И хорошего дня .. )
Подписаться на:
Сообщения (Atom)