благодарность

Он знал о ней с детства. Можно сказать, что они росли вместе. В первый раз он услышал о ней от родителей. Ему было лет 5 или может меньше. Они обсуждали что-то из его обычных детских проказ и журили его тем самым неприятным способом, когда оба ласковы и даже не сердятся, но говорят по очереди, вдвоем – так слаженно, что можно даже и не помышлять об аргументированной защите. Правда тогда он был еще слишком мал для того, чтобы подыскивать аргументы или спорить – он просто насуплено стоял и дулся на них за то, что они “лишали его детства”. И вот, в ходе разговора то ли отец, то ли мать упомянули вдруг о ней и сказали еще что мол все было бы намного лучше если бы он с ней дружил или хотя бы чуть лучше узнал ее. Но тогда он был слишком глубоко задет детской обидой, чтобы хоть сколько-нибудь внимательно отнестись к этому их желанию.
Время шло. Он рос. Периодически он видел ее издалека – когда с ней общался кто-то другой. Иногда она появлялась где-нибудь совсем близко, и он как будто натыкался на нее, так и не определившись до конца, что к ней испытывает. С одной стороны она была слегка необычной, как бы не вписывалась в его тогдашний мир полный жестокой и крикливой школьной жизни, футбола во дворе, рогаток и лазания по деревьям. С другой – не мог он и окончательно выбросить ее из головы. То самое детское чутье, которое в начале жизни иногда заменяет опыт, подсказывало ему, что не дружить с ней совсем будет неправильным. Или даже проще, по-детски – будет нехорошим поступком. А он ведь, несмотря ни на что, был хорошим мальчиком.
Школа подходила к концу. Отношения с родителями накалились. В голову лезли свойственные этому возрасту протесты и возмущенные крики, а прочно утвердившаяся мысль “Ну что они вообще понимают” мешала размышлять и поступать здраво. В этот период его с ней отношения почти совсем сошли на “нет”. Бывало, правда, что, выскочив на балкон после очередной домашней ссоры, он весь раскаленный и злой стоял и тупо смотрел куда-то во двор, играя желваками на еще немного мальчишеском лице. В такие моменты он иногда замечал ее внизу, во дворе и сначала агрессивно и зло смотрел на нее, желая вылить свой гнев, как на случайного прохожего. Но быстро тушевался и, продолжая злиться отводил глаза, не выдержав того скромного, слегка застенчивого взгляда, которым она всегда ему отвечала. Если бы тогда у него спросили, что их связывает, он бы только отмахнулся или сказал бы что-нибудь безразлично нейтральное. В это период полового созревания, первой любви и семейных войн ему было не до нее – скромной и тихой, не пытавшейся навязываться или занять какие-то позиции в его жизни. По сравнению с его теперешними увлечениями, она совсем не казалась ему интересной или привлекательной.
Студенчество, как и у многих, ворвалось в его жизнь совершенно новыми красками и ощущениями. Бурная, разноцветная свобода подхватывала, крутила его на своей волне, чтобы потом, в период сессии, больно бросать на камни разочарования, обиды и бессонных ночей, переполненных волнением и усталостью. Как ни странно, но и теперь он не потерял ее из виду. Периодами даже виделся с ней часто и подолгу. Они впервые начали много разговаривать. И хотя он все так же относился к ней скорее как к чудачеству, что-то привлекало его в этих разговорах. Тогда, выстраивая свой взгляд на мир, создавая свои первые серьезные воздушные замки из планов на жизнь, ему нравилось ее присутствие рядом. Она была чем-то вроде альтернативы. Другим взглядом на привычные вещи. И хотя он понимал всю ее беспомощность и слабость по отношению к современному миру, ему нравилось иногда смотреть на свою жизнь ее глазами. Порой, он даже увлекался ею ненадолго, обещая себе и окружающим изменить собственную жизнь и стать другим. Впрочем, такие обещания вместе с клятвами “обязательно начну учиться в следующем семестре”, данными после жестокой и выматывающей сессии, быстро терялись в более жизненных концепциях, сразу же, как только становилось очень хорошо или очень плохо.
Он вышел из университета готовым к жизни. Уверенный в собственных силах, немного наивный в своих четких планах – он готов был строить себе жизнь. В таком запале ему стало совсем не до нее. Их долгие разговоры так и не зацепили его настолько, чтобы он захотел видеть ее рядом каждый день. Он окунулся в современную быструю и жесткую жизнь с большой навязчивой идеей – “УСТРОИТЬСЯ” в ней – найти свое место под солнцем и вцепиться в него руками, ногами и зубами. Ну а жизнь, конечно же, ожидала его с недоброй улыбкой опытного бойца. Его закрутило.
Прошло какое-то количество лет. Ему удалось пробиться. Он работал там, где хотел работать, занимался тем, чем хотел заниматься. Жизнь удавалась. За эти годы он, как и прежде, не потерял с ней контакт. Его уже давно перестало это удивлять – он относился к ней как к чему-то обычному, естественному. Периодически они общались и, хотя он совсем не относился к ней с преданностью, его друзья и знакомые считали их отношения милыми и даже приятными. В моменты сильной усталости или серьезных неудач, на его вымученные и грустные вопросы растерянного человека о том, что помимо всего прочего ему делать с ней, друзья всегда отвечали, мол все и так в порядке, он уделяет ей достаточно внимания и может выбросить все сомнения из головы. Продолжать разговор становилось бессмысленно, он только угрюмо бурчал “угу” и без особенного желания менял тему, как бы извиняясь перед ней и самим собой. Впрочем, внутри, он понимал, что так до сих пор и не определил ее место в его жизни. Но тяжелые моменты проходили, жизнь снова набирала обороты и ласкала теплыми лучами весеннего солнца. Карьера продолжала складываться. Отношения с семьей и друзьями были хорошими. Он продолжал работать там, где хотел и любил свою работу. Умел подолгу быть собранным, но умел и отдыхать – отдыхать так, как хотел. Но иногда снова накатывали неизбежные мысли о ней, и ему становилось немного грустно. Часто он ругал себя, понимая, что должен измениться сам и изменить ситуацию, но правильного решения не находилось. Так вот однажды он сидел во дворе своего дома теплым весенним выходным днем и, нежась в теплых лучах майского солнца, наблюдал за тем, как легкий ветерок играет с пухом одуванчиков, разоренных двумя карапузами. В душе была та специфическая легкая растерянность по отношению к собственной жизни, смешанная с ленцой благополучия и спокойствия за завтрашний день.
В этот момент она вошла во двор через арку. Он увидел ее и как всегда почувствовал легкий укол вины от того, что в последнее время мало уделял ей внимания. Она шла к нему в легком платьице, на котором были нарисованы большие желтые цветы. Платье не было прозрачным, но на просвет оно четко обрисовывало ее стройную, даже в чем-то миниатюрную фигурку. Она как всегда ласково и немного кротко улыбалась ему. Подошла и остановилась, продолжая ласково и легко улыбаться. В ответ он поздоровался и тоже улыбнулся ей и тому приятному теплому удовлетворению, которое она всегда приносила с собой. Они говорили, а она продолжала стоять перед ним, слегка крутясь из стороны в сторону. В какой-то момент разговор вдруг затих, споткнувшись об один из вечных философских вопросов. Он думал, она молчала. Непонимание того, что делать с этой неясной неполнотой в его жизни, отсутствие решения, которое он так долго искал, почему-то неожиданно сильно защемило в груди. Он снова и снова прокручивал в голове вопросы и собственные принципы, не находя, что хочет в них изменить. А она продолжала стоять и смотреть на него с легкой, немного грустной улыбкой. Так, как будто с одной стороны не теряла надежду, что он все же найдет правильный и такой понятный ей самой ответ, но в то же время, понимала всю невероятность того, что это таки случится.
И вдруг, ему показалось, что он ухватил за хвост какую-то идею. Он тянул за эту неожиданную ниточку, а на лице все более явно проступала улыбка. Во французских фильмах в такой момент как раз вступает основная музыкальная тема. Его мысли в такт несуществующей мелодии постепенно набирали ход, с каждым вдохом принося тягучее ласковое удовлетворение, замешанное на прозрачном весеннем воздухе. Он посмотрел на нее так, как будто видел впервые в жизни. Смотрел и улыбался. Он впитывал заново всю ее красоту и чувства, которое она в нем всколыхнула. Слышимая только ему мелодия все набирала темп, окутывая своим настроением. Зажмурившись и подставив лицо теплым лучам, потянувшись до хруста, он сделал глубокий вдох, встал, обнял ее и заглянув в улыбающиеся темно-синие глаза, поцеловал, как бы благодаря за то, что она только что ему подарила. В момент, когда он прикоснулся к ее губам, французская мелодия вышла к своему пику и наполнила все вокруг пьянящим удовольствием жизни. Это было глубокое чувство умиротворенной радости. Сильное, немного похожее на то, что он испытывал раньше, выходя с последнего сданного экзамена, выигрывая желанный проект, когда угадывал с подарками близким людям, когда делал счастливой любимую женщину. Чувство закрутило его и накрыло с головой, до яркого белого света перед глазами, до перехваченного в груди вздоха. А потом оно сменилось мягкой и плотной, теплой уверенностью и комфортом.
У него получилось. Он впустил ее в себя. Ему больше не нужен был этот образ, который он придумал для Благодарности еще тогда, в раннем детстве. Теперь он просто знал, что она стала частью его жизни: Благодарность родителям, друзьям, просто незнакомым людям, благодарность погоде, небу, удаче, всем тем, кто помогал или строил помехи, благодарность самой жизни, тому, что он может видеть восходящее и закатное солнце, тому, что может дышать, тому, что может улыбаться и видеть ответные улыбки. Теперь ему страшно хотелось поделиться этим удивительным и еще немного непривычным чувством с теми, кто был ему близок, в голове крутились новые идеи и кипучие планы. И вот так – с немного проказливой улыбкой придумывающего что-то ребенка, он выходил через арку навстречу своему новому жизненному этапу.