Озлобленный

День еще только зарождался, но в воздухе уже чувствовалась предвкушающая улыбка полуденной жары. Воздух был слишком теплым для такого раннего часа. Слабый ветерок вяло и неуверенно колыхал утренние запахи, честно пытаясь делать свою работу. Хавьер курил возле машины и смотрел на просыпающийся город. Солнце лениво взбиралось вверх по городским шпилям и лужами растекалось по крышам центральных кварталов. Небо ровного голубого цвета – ни облака.
Жара. Снова эта треклятая жарища. Cплюнул себе под ноги, сделал последнюю глубокую, как вдох, затяжку и с чувством бросил окурок на землю. Хлопнула дверь такси и у Хавьера начался новый рабочий день. Провожая уезжающую машину, с земли поднимался легкий дымок от умирающего окурка.

***

«Да, еду. Ну довезу, конечно, я же такси а не лоток с мороженным.. Куда…?… что ты заладил цеентр, цеентр!… ты не в деревне своей британской… здесь центр – это десятки кварталов… чего ты сюда приехал вообще…? … как же вы меня все достали… поприезжают невесть откуда … в выходной день деться от ваших рож нeкуда… куда не сунься – везде вы… рыщите, ходите, все рассматриваете, везде гадите, ни черта не понимаете. Вот что ты приехал сюда смотреть…?… что ты здесь будешь смотреть… ?! картинки, которые тебе экскурсоводы покажут…?… будешь пялиться на нас, на наших женщин… походишь три дня по музеям, поешь дорогой еды в ресторанах, сходишь два раза на расфуфыренный банкет для таких же как и ты и уедешь в свою британию полный уверенности, что теперь знаешь Испанию…! Ах ты архите-е-ектор… учиться приехал… Будешь значит таращится на фасад Casa Batlló и постигааать … Чтобы потом выделываться перед своим английским друзьями, и говорить, что видел и осознал труды великого Гауди? .. А что ты о нем знаешь? Что ты знаешь о том, как он днями и ночами работает на стройке этого чудовища. А вокруг все исходят ядом. Говорят, что старик спятил. Это только в нашей проклятой стране можно дожиться до того, чтобы увидеть, как великого гения смешивают с грязью после всего, что он сделал для этой самой страны. Да что для страны – после всего, что он сделал для Него. Об этом ты знаешь…?… что ты понимаешь из того, на что приехал смотреть… ?! .. ааа… да что я с тобой разговариваю … сидишь – глазами хлопаешь. Ты поди и не понял ни черта из того, что я тебе говорю … собаки английские…
Куда ты прешь… куда…?… ты что светофора не видишь, осел…
Эти еще тоже … цвет нации… черт бы их побрал… влазят в свои колымаги и вышивают по дорогам так вроде правила не для них писаны … сучьи дети…
Все, приехали… 2000… что, чего?… песет конечно, ты ж не дома… давай вываливайся быстрее … студент …»
Снова хлопнула тяжелая дверь такси и, ругаясь дальше, Хавьер отъехал от обочины. Переливаясь на солнце своими лоснящимися зеленоватыми боками, такси, рыча мотором, свернуло на Carrer de Sicilia. По-крайней мере так говорили таблички на домах. Роберт еще немного посмотрел туда, где скрылось такси, потом словно придя к какому-то выводу, коротко пожал плечами. Он так и не понял, что так разозлило в нем этого крикливого таксиста. Тем более, что он даже не был англичанином, как тот, похоже, решил. Собираясь сюда, он знал, что испанцы – люди эмоциональные, но это все же было немного слишком. Отвлекшись, он посмотрел на возвышающиеся рядом дома, на небольшой сквер прямо перед собой, полной грудью зачерпнул струящуюся вокруг жизнь Барселоны и, кипя энтузиазмом и бодростью, направился в сторону шпилей, выглядывающих из-за деревьев сквера. На лице его играла улыбка человека, счастливого здесь и сейчас.

***

Солнце стояло в зените. Жара, накрывшая город плотной вибрирующей пеленой, не отпускала. Пыль, шум большого города, палящие солнечные лучи, бегущие по каким-то делам люди – все это заворачивало в плотное тяжелое одеяло. Сознание, тщетно пыталось пробиться через эту пелену. Настойчиво требовало паузы, мимолетной прохлады – просто чтобы прийти в себя. В такие моменты глоток воды приравнивается к сокровищу, дуновение ветерка – к подарку небес, а кусочек тени под раскидистыми ветвями – к раю. Хавьер был зол. День начался отвратительно. Пассажиры попадались сплошь какие-то тупицы. Он и так не слишком высоко ценил своих «милых» соотечественников и уж тем более этих паршивых иностранцев. Но это вообще уже, ни в какие ворота не лезло.
«Ты представляешь – эта курица 40 минут гоняла меня по всему кварталу, пока мы не нашли нужный адрес. Так мне еще пришлось ждать, пока она докричится до своего паршивого сынишки, чтобы он вышел и встретил свою полоумную мамашу. Тупые матери рожают тупых детей, а потом эти дети вырастают и управляют страной. И все удивляются, куда мы катимся. Возмущенно кричат, устраивают перевороты, и ставят у руля всяких кретинов вроде Ривьеры. И так проблем полный котел, так он еще в Марокко сунулся… идиот ..»
Хавьер зло откусил кусок бутерброда, будто тот был повинен во всех проблемах Испании и, глядя на развернувшуюся панораму, сделал глоток из бумажного стакана. Пако покосился на него, но ничего не сказал. Он стоял, опершись на свою машину и спокойно, неторопливо курил, глядя на город. Они виделись здесь почти каждый день в разгар жаркого дня, приезжая на небольшую площадку, чтобы перекусить и дать раскаленным под полуденным зноем машинам хоть немного остыть в тени большого тента. Он не знал, почему Хавьер выбрал в качестве «собеседника» именно его, но в общем-то ему было все равно. Он уже привык к крикливым злобным тирадам своего коллеги по цеху и знал, что можно просто молчать и думать о своем, пока тот выплевывает в раскаленный воздух традиционные порции желчи. Нельзя сказать, что Пако не пытался понять этого человека. В начале их знакомства он даже старался как-то участвовать в разговоре, но скоро перестал. Хавьер был слишком закрыт от мыслей извне, чтобы это имело хоть малый смысл. Его мысли всегда хаотично скакали от темы к теме и, начиная поливать грязью какого-нибудь незадачливого политика, через пару минут он уже вполне мог крыть одного из своих пассажиров или продавца сосисок на углу или почтальона, что принес утром газету или вообще кого угодно. Он яростно не любил людей. Настолько, что, наверное, ненавидел даже себя. Он поддерживал с Пако эту свою странную «дружбу», видимо потому только что из под своего полога презрения и злобы к миру, искренне предполагал, что Пако в точности разделяет его взгляды. Он принимал молчание за согласие, а может и вовсе не видел собеседника. Ведь он, Пако – такой же, как Хавьер. Сама по себе мысль эта по своей наивности была сродни детской. Но Хавьер был так бесконечно убежден в своей правоте и так верен своей ярости, что во многом действительно походил на ребенка. Озлобленного, больного ребенка. А может дело было еще в том, что даже цепной собаке иногда страшно оставаться совсем одной.

***

Осторожно огибая строительные леса и деревянные сваи, сложенные здесь и там, продвигался к выходу на улицу. Казалось, что прибывает здесь отчасти … по необходимости… руки нужны чтобы воплотить задуманное. Значит, придется мириться с некоторыми неудобствами. В остальном все окружающее неинтересно. Аккуратно прикрыл небольшую дверь и двинулся вдоль прохладной улицы. Под ногами стелился остывающий асфальт. Воздух еще был немного тяжеловесным, а дома вздыхали, не до конца отойдя от дневной жары. Небо оставалось ясным и теперь тысячи маленьких и больших звезд расслабленно наблюдали, как город постепенно наряжается в свой вечерний наряд. Чувствовал, что времени не хватает. Точнее всегда знал, что не успеет. Просто решил сделать все, что в его силах. Бросил свою жизнь, бросил людей, бросил мир. Целиком отдался ему. Теперь они были неразделимы. Даже переселился так, чтобы они все время были рядом. Все равно он занимал все мысли. Не торопился и не медлил. Творил. Но сейчас время как-то особенно туго затянуло петлю. Почти физически ощущал, как оно утекает сквозь пальцы. А потому немного нервничал. Мысли путались … перешел улицу … Нужен символ… нужно что-то сильнее, более живое… нужно страдание… камень умеет страдать… это я ему мешаю… мои руки… нужно отпустить … чтобы все вздохнуло широко, свободно… нужно пожертвовать … пожертвовать всем… чтобы понять всю глубину… и тогда это покажет, передаст всю тяжесть жертвы. Дошел до перекрестка и остановился. Обернулся, чтобы посмотреть назад на шпили. Да, нужна жертва. И я готов, я готов к ней. Мы пожертвуем всем, всей конструкцией, разрушим своды и обрежем колонны, чтобы воплотить мысль о том, насколько тяжела была Его жертва. Время еще есть. Ведь Он никуда не торопится. Мысли роились в голове. Охватила такая знакомая за последние годы лихорадка. Нужно делать… продолжая смотреть на шпили, пошел дальше. В голове – гомон от мечущихся идей… И тем удивительнее, ярче на этом фоне показалась вдруг появившаяся здравая и стройная мысль … Господи, сколько я уже занят работой для тебя?… 10 лет? 20?… всю жизнь…? … Сзади раздался пронзительный звон. Обернулся и успел заметить только надвигающиеся белые цифры… 30 … потом удар.

***

Хавьер резко вошел в поворот и еще сильнее вдавил в пол педаль газа. День закончился не лучше, чем начался. Жара просто убивала. Люди будто все вместе задались целью сегодня показать, какие они на самом деле уроды. Не сбавляя скорости, Хавьер вошел в еще один поворот. И что он крутится сегодня целый день вокруг этого треклятого собора. Пора домой. Пора домой.… Черт побери!!! Едва разминулся с трамваем. Собачьи дети! Почему на этом перекрестке нет светофора или хотя бы знака ..?… разгильдяи… только и знаю что прожирать наши деньги на своих загородных виллах. Пристроился в хвост едущему трамваю и продолжал вариться в собственной злобе. Неожиданно, трамвай резко затормозил, Хавьер крутанул руль, с трудом обогнул вагон и, выругавшись, остановился. На дороге лежал сбитый трамваем оборванец. Хавьер открыл дверь и хотел было выйти из машины, чтобы помочь человеку, но тут разглядел его внимательнее. Потрепанная забрызганная одежда. Отсутствующий взгляд. Водитель трамвая и несколько зевак пытались помочь ему встать, но у него не хватало сил. На вопросы он не отвечал и только тихо бормотал какой-то бред по-каталонски. По всему видно – сумасшедший бродяга. Один из зевак обернулся к Хавьеру и крикнул, чтобы тот довез нищего до больницы.
«Да пошел ты». Захлопнул дверь. Нищий безумец, которых сотни. Грязная вода на мостовой. Что я не видел таких, как он. ?! Пристают к тебе посреди улицы с таким видом, будто ты им УЖЕ должен. Хватают за руки, заглядывают в глаза. Чтобы потом эти чванливые приезжие козлы возвращались в свои благополучные жирные города и рассказывали, какую нищую Испанию они видели. Вместо того чтобы вкалывать как все. Что он сделал для Испании. А?… что этот оборванец сделал для своей страны…?… не буду я его везти… пусть подыхает …»
А позади брусчатке, отражаясь от стен, еще какое-то время скакали звуки удаляющийся мотора.

***

Он так поразил его днем, что Роберт не мог не вернуться к нему еще раз. Огромный, величественный, не похожий на все остальное. Собор манил. Он притягивал взгляд. Деталей было так много, что хотелось разглядывать его снова и снова. И в то же время было какое-то ощущение, атмосфера. Он был огромным. И цельным. Единым символом из сотен других неярких или наоборот – пышно блистающих символов. Роберт захотел увидеть его в свете оранжевых прожекторов и в обрамлении звездного неба. Шел к собору, как вдруг услышал крики слева от себя. Пошел на звук. Трамвай сбил какого-то нищего. И никто не хотел его подобрать, чтобы отвезти в больницу. Подошел ближе, чтобы взглянуть на человека. Растолкал людей. И охнул. Оглянулся на стоящих рядом людей. На их лица. Никто. Не может быть… как такое может быть… ?!… он махнул стоящему у обочины таксисту и сказал, что заплатит вдвойне. Тот кивнул, неторопливо выкинул окурок и как бы нехотя уселся в машину – так будто речь шла о чем-то обыденном. Роберт наклонился, чтобы поднять старика. Когда взял его за плечи, тот посмотрел прямо в глаза. В темноте цвет глаз не разобрать. Почувствовал, что старик смотрит прямо на него.
«Да, жертва обязательно нужна. Но времени, кажется, все же не хватило. Забавно, правда… ?»
Язык был незнакомый и Роберт не разобрал почти ни слова, но на всякий случай кивнул. Старик улыбнулся ему, будто они вели обычный неторопливый разговор за бокалом теплого вина.
Роберт подгонял таксиста как мог, пока тот не сказал, что еще хоть один писк с заднего сиденья и он вышвырнет их обоих на мостовую не сбавляя хода. Доехать они успели. Без документов их приняли только в больницу для нищих. Когда все поняли, было уже поздно. К утру старик умер. Роберт бродил по городу опустошенным. Никак не мог взять в толк, как такое могло произойти. Как могло получиться, что в ЭТОМ городе ЭТОТ человек умер вот так? Этого просто не могло произойти. Через два дня смотрел на удаляющиеся очертания порта с борта парохода и думал, что просто обязан еще хоть раз вернуться в эту страну, в этот город, к собору под этим небом.

***

Хавьер как обычно курил на площадке перед своим домом. День обещал быть еще жарче, чем предыдущий. Хотя вчера казалось, что хуже уже просто не может быть. Держа сигарету в одной руке, другой придерживал свернутую газету. Открывающийся отсюда вид был прекрасен настолько, что мог бы разорвать своими красками сердце, раскрытое ему навстречу. Но Хавьеру не хотелось смотреть на город. Его бесила даже мысль о предстоящем рабочем дне. Критикуя в голове всех и вся, он пробегал глазами по строкам, напечатанным на тонкой бумаге.
«Вчера, 10 июня 1926 года, в больницу для бедных святого Климента был доставлен нищий старик сбитый трамваем номер „30“ недалеко от Sagrada Familia. У пострадавшего не было обнаружено документов или каких-либо удостоверений личности. Лишь ближе к утру одна из сестер лечебного покоя опознала в пострадавшем Антонио Гауди? – великого архитектора, каталонца по происхождению. Не узнав в старике великого сына города, его слишком поздно доставили в больничный покой и к утру 11 июня он скончался. Редакция выражает свою глубокую скорбь по поводу смерти этого великого испанца».
Хавьер не был тупицей. Всё понял сразу. Бычок выпал из руки. Он медленно опустился на землю рядом с машиной. Хотелось заплакать сейчас. Но он слишком давно не делал этого. Не знал, как и кому выплеснуться наружу. Хотелось кричать. Хотелось объяснить, оправдаться. Но вокруг никого не было. Только раскинулся впереди большой просыпающийся город, который только что потерял великого человека. А с земли, провожая в небо рвущиеся из человека стоны, поднимался легкий дымок умирающей сигареты.

Прим. автора:
В отличии от событий рассказа, происшествие, описанное в газетной заметке прочтенной Хавьером действительно произошло. Антонио Гауди действительно умер так.